ты умеешь управляться с ножами! — сказала она, поднимая нож.
Мараму забрал его из пальцев Нуру и спрятал к остальным.
— Это забава, — сказал он. — Плохое оружие. Слабое. Если тебе придётся драться ножом, лучше примотай его к палке. Если захочешь повеселить людей, тогда бросай, как бросаешь.
— Если мне придётся драться ножом, я повеселю людей, что бы ни делала. А вот ты — если бы попал в человека, как попадаешь в дерево, ты бы его убил! Это дед научил тебя бросать ножи?
Гадальщик покачал головой.
— Я знал его мало. Он учил меня резать по дереву, а убивать не учил. Потом он ушёл.
— Как же ты научился?
— Иногда я ходил за реку, к диким пятнистым людям. Там жил человек с половиной их крови. Он немного учил меня.
— Расскажи, — попросила Нуру, опуская голову ему на плечо. — Учил, а почему не стал твоим другом?
— Он был старше моего отца. Дети тропы, так зовутся пятнистые люди. Прежде они жили так, что не знали отцов и матерей, и не смешивали кровь с кровью других племён. Тот, о ком я говорю, знал свою мать. Мать рассказывала ему об отце. Отец был вождём другого племени. Тому, о ком я говорю, пришлось стать очень сильным, чтобы племя его приняло. Ему не дали имя по обычаям племени, и он носил прозвище Чёрный Коготок в память об отце. Он вырос и стал вождём, и смог договориться с народом своего отца, и племя детей тропы получило новые земли.
— Чёрный Коготок! Я слышала, мореходы говорили о нём. Он наместник Великого Гончара на ваших берегах. Ты знал его, знал самого наместника? Отчего же ты не попросил о помощи, когда нуждался в ней?
— Вышло нехорошо, — сказал Мараму. — Я увидел предательство, а он не поверил. Не смог. Слишком много лет между нами, чтобы назвать его другом, и у вождей нет времени, чтобы развлекать детей. Но мой дед был к нему добр, и в память об этом он был добр ко мне, почти как второй отец. Мне больно не оттого, что он не поверил, а оттого, что ему грозит беда.
— Что ж, ты сам говорил: мы не в ответе за чужие судьбы, — поразмыслив, сказала Нуру. — Раз он наместник, то, должно быть, не глуп. Он поймёт, в чём правда!
— Если только не станет поздно. Поедем, чтобы ночь не застала нас в пустынном месте!
Пакари выгнулся кверху брюхом, потянулся и застыл, раскрыв рот. Он хотел, чтобы его и дальше держали на коленях, а в сумку не хотел. Мараму, вздыхая, пытался его уложить, но Мшума безвольно висел в его руках, будто издох, и, шевелясь едва заметно, выпадал из сумки то одной половиной, то другой.
— Оставлю тебя, — пригрозил гадальщик. — Всем будет легче.
Пакари тут же забрался в сумку, поджав хвост, будто что-то понял, а Нуру рассмеялась.
— Как же ты его оставишь? Ведь вы одно — и в жизни, и после смерти!
— Наши пути разойдутся, — сказал Мараму. — Скоро мы расстанемся, я знаю. Жаль, я приучил его к лёгкой жизни.
— Расстанетесь, почему?
— Я скажу тебе, как придём в Фаникию.
— Я подожду, — согласилась Нуру. — Ты задолжал мне уже два рассказа!
Гадальщик кивнул.
Он велел быку свернуть с наезженного пути, сказал, так будет короче. Нуру не спорила: они часто ехали по бездорожью, и всё же выходили к поселениям и колодцам. В первые дни она не верила, что можно полагаться на одно лишь чутьё.
Мараму сказал, что прежде не был в этих краях, но ему объяснили дорогу, и теперь дорога у него внутри. Сказал, так умеют все дикие пятнистые люди. Он не ошибся ни разу, и Нуру признала, что сомневалась напрасно.
Но сейчас голова Мараму то и дело клонилась, он клевал носом — если так ехать, куда они приедут?
— Как думаешь, воры из Куты ещё гонятся за нами? — спросила Нуру.
— Зачем им? — зевнув, ответил гадальщик. — Они хотели мести, но не так сильно, чтобы идти за нами в Сердце Земель. В Куте добыча сама идёт им в руки. Не боятся нападать, когда светло, значит, на их стороне городской глава. Сытый пёс не уходит далеко от места, где его кормят. Он запомнит ногу, пнувшую его, и при случае укусит, но гнаться не станет.
— Разве городской глава стал бы!.. Но после того как в Таоне привечали кочевников, я ничему не удивлюсь. А вышло бы смешно, что за нами гонятся убийцы, и воры из Куты, и кочевники, у которых ты взял быка. Может, ещё люди из Таоны, если нас обвинили в том, что случилось в доме забав…
— Смешно? — только и спросил Мараму.
Вскоре не только его голова, а он сам начал клониться то влево, то вправо. Нуру крепко, как могла, обхватила его, надеясь, что удержит, если придётся. Или уж упадёт вместе с ним, а тогда отругает, что он не спит, когда нужно! И куда ещё заедут?
Видно, гадальщик и сам понял, что засыпает.
— Видишь небесную лампу? — спросил он и указал не глядя. — Следи, чтобы оставалась по левую руку.
— Следить? — рассердилась Нуру. — Всё затянуло пеленой, и я не вижу небесной лампы! А ты видишь? Посмотри!
— Она по левую руку, — сказал Мараму, даже не повернув головы. — Пусть там и остаётся.
Небо побелело, будто Великий Гончар пролил молоко, и нельзя было догадаться, где стоит его лампа. Нуру с досадой подумала: свернуть бы с пути нарочно!
Теперь, когда до Фаникии остался день пути, она не понимала, рада тому или нет. Есть цели, к которым хорошо идти, а добравшись, не знаешь, что делать. Гадальщик пойдёт своим путём, она пойдёт своим. Уж наверное, в Доме Песка и Золота нужны рабочие руки, и можно наняться хоть кем, лишь бы пускали внутрь. Лишь бы найти Сафира.
Лишь бы он послушал и согласился уйти. Может, нашёл других из своего народа — настоящих друзей, тех, с кем есть о чём поговорить, а не глупых назойливых мошек вроде неё! — и никуда не пойдёт. Может, даже погонит прочь. А может, и говорить не станет: много чести. Будет сидеть камнем, смотреть поверх её головы и ждать, когда она поймёт, что молит его напрасно.
Что ж, и ладно! Она сделает, что должна, и будет знать о том. Будет знать, что у неё был друг, и не она его бросила. Накопит серебра, пошлёт с торговцами весточку домой, с надёжным человеком, который не выдаст её Хепури. И старшим
