И они побрели по ней, спотыкаясь от усталости.
Глава семнадцатая
Возвращаясь из полета, Катя по лицам девушек узнавала, что экипаж Полевой не вернулся. Она не допускала мысли, чтобы такой штурман, как Евгения, не могла привести самолет на аэродром. Если не только немцы, но и само небо обрушится на нее, она все равно выскользнет.
Катя зашла в столовую. Села за стол. Есть не хотелось. Она наблюдала, как входили летчицы. В их глазах уже не было живого блеска, какой оставался после боя. Устало, садились они за стол и чуть дотрагивались до еды. Стиснув зубы, они думали только об одном: вернутся ли подруги?
И Катя упорно ждала. Она вышла из столовой и села в темный уголок галереи.
Бронзовое солнце накаляло крышу и стены, но не могло пробраться сквозь лозы виноградника, обвивавшего галерею.
Катя смотрела на долину с упрямой надеждой на чудо: вот-вот появится на горизонте пропавший самолет. Над ее головой по тонкой жердочке, поддерживающей лозы, ходил голубь и выклевывал созревшие ягоды.
По выжженной долине группами шли летчицы. Возвращаясь с купания, они всегда собирались стайкой, вспоминая всякие необыкновенные приключения, случавшиеся в полку. Если собирался такой кружок и оттуда доносился раскатистый смех, значит, там Евгения рассказывала что-нибудь очень забавное.
Но теперь Евгении не было, и Катя сидела в своем углу не шевелясь. Она боялась, что Даша найдет ее и начнет пилить, что она не бережет нервы. И не забудет сказать, что штурман, не отдохнувший днем, ночью не штурман, а бесполезный груз.
Кате не хотелось спорить и доказывать, что это неверно. Она не ослабла. Наоборот, все эти ночи она работала с особой яростью.
Прошлой ночью она сбросила две «сотки» на переправу у Моздока. Третий рейс она сделала на передовые, где скапливались немецкие резервы, подтянутые для наступления. Сегодня она летала на железнодорожную станцию, и там бомбы, должно быть, угодили прямо в склад с боеприпасами. Был такой взрыв, что, казалось — земля треснула. Но и этого было мало за жизни Евгении и Нади.
Закрыв глаза, Катя откинулась к стене и снова начала вспоминать подробности ночной работы. Так сидела она долго, унимая тревогу и стараясь не смотреть на аэродром, где по-прежнему стоял кружок девушек. О чем они так долго говорят? Кто там развлекает их вместо Евгении?
Но вот кружок распался, и летчицы стали подниматься в гору по узкой тропинке. Они скрылись под навесом скалы, и Катя опять закрыла глаза.
По голосам летчиц, спешивших в столовую, необыкновенно громким, чувствовалось, что все они были чем-то возбуждены. Катя приоткрыла глаза. Прямо на нее шла Евгения, а позади, в толпе, стояла Надя.
Катя смотрела на них, широко открыв глаза, видела новый красноармейский костюм на Евгении, новые кирзовые сапоги, шинель на плечах, смотрела на этот странный наряд, ничего не понимая.
— Вот ты где! А мы тебя ищем! — воскликнула Евгения и бросилась к ней на шею.
— Где вы были? — спросила Катя.
— В плену, — ответила Евгения таким шутливым тоном, будто ничего особенного не случилось и не стоило Кате волноваться.
— Действительно в плену… у пехоты, — подхватила Надя, выступая вперед в новой шинели. — Видишь как нас обрядили?
— Расскажи толком.
— Чего рассказывать-то, — нехотя сказала Евгения. — Вышли из немецкого тыла, никого не встретили, а как линию фронта перебрели, в плен к своим угодили. Пока все наши показания не проверили, ни за что отпускать не хотели.
— А когда проверили, — заметила Надя, — так вовсе не хотели отпускать. Каждый предлагал руку и сердце, но мы пехотинские сердца не захотели тревожить и отправились восвояси.
Летчицы, уже слышавшие этот рассказ, подхватили Евгению под руки и потащили в столовую. С ними пошла и Катя.
В столовой минут двадцать летчицы говорили хором, а Евгения и Надя молча обедали. Из слов летчиц Катя узнала, что час назад пропавших привезли на автомобиле из штаба дивизии и они уже успели повидаться с Маршанцевой. Их путь от штаба до столовой, триста метров, тянулся сорок минут. Каждая девушка обнимала их и расспрашивала о том, что с ними случилось. В столовой собрались все. Пришли даже самые усталые, только что вернувшиеся с задания, пришли любительницы поспать, прибежали техники, не спавшие ни днем ни ночью. Толпа окружила летчиц.
Подперев щеки ладонями, Катя слушала и смотрела на Евгению. Ее лицо как-то странно изменилось, на нем ясно отпечатались следы смертельной усталости и пережитых волнений. Кате не терпелось остаться наедине с Женей и поговорить по душам. Должно быть, этого хотела и Евгения. Оставив Надю досказывать о приключениях и отвечать на все вопросы, она подмигнула Кате, и они вышли из столовой.
Несмятая койка Евгении стояла рядом с Катиной. Она сбросила сапоги, вытянулась и, прищурясь, внимательно посмотрела на Катю:
— Если бы ты знала, из какой беды мы вырвались! Я еще до сих пор не верю, что мы дома. — Она закрыла глаза и несколько секунд тяжело дышала, словно не могла справиться с воспоминаниями. Потом взглянула на Катю и медленно произнесла: — Катя, в ту ночь, со вторника на среду, я поняла, что больше не увижу Москву, университет, маму…
Катя взмахнула руками, пытаясь остановить ее, но Евгения, как бы не замечая протеста, продолжала:
— Да, в ту ночь я это подумала. И я стала совсем спокойной, меня тогда ни немцы, ни собаки — ничто не испугало. Надя даже удивилась, до чего я была спокойной.
Побледнев, но стараясь не показать испуга, Катя сказала:
— Пожалуйста, замолчи. Я не хочу слушать об этом.
Но Евгения лежала на койке, устремив взгляд в потолок, и словно забыла о подруге.
— Перестань, — сказала Катя. — Эти мрачные мысли у тебя от усталости. Отдохнешь — и пройдет. Нельзя думать об этом, слышишь?
— Я сказала тебе об этом только потому, что ты одна поймешь… И потом… — она умолкла, как бы подыскивая слова или не решаясь закончить мысль, но все же добавила: — Я хочу, чтобы ты это знала и не очень горевала, когда это произойдет. Понимаешь, это же война. И нельзя все время думать, что убивают только других, можно допустить, что убьют и тебя. Почему же ты этим возмущаешься?
— Перестань! — строго прикрикнула Катя, почувствовав, как лицо похолодело и капельки пота выступили на верхней губе. Она закрыла лицо руками.
Евгения встревожилась:
— Что с тобой? Ну хорошо, поговорим о чем-нибудь другом.
— Ну хотя бы о звездах! — живо подхватила Катя. — Вы, астрономы, сосчитали, сколько звезд каждую ночь загорается над нами?
— Конечно! — со снисходительной улыбкой Женя посмотрела на подругу. — Земля находится на окраине Галактики, и с нее видно около трех тысяч звезд, а если бы Земля была в центре Галактики, то можно было бы насчитать около трехсот тысяч звезд.
— Ты хотела научить меня высчитывать время по звездам, — продолжала Катя настойчиво, стараясь отвлечь Женю от грустных мыслей.
— В другой раз научу, а сейчас я хочу полежать.
— Ну нет, давай напишем письма в университет. Я уже получила от Павла пять писем и на одно только ответила.
— Давай, — неохотно ответила Евгения, — только у меня не осталось там близких друзей, а маме я не хочу напоминать о себе. Я лучше посплю, а ты иди погуляй.
Катя посидела возле нее несколько минут и, когда услышала уже сонное дыхание, вышла.
Она шла и уговаривала себя забыть все, что говорила Евгения, но ее слова словно обожгли: «Не увижу маму!»
Это было ужасно, более того, отвратительно, это было похоже на сдачу в плен… Может ли человек жить и воевать, постоянно думая о смерти?
И в то же время она не знала, что сделать, чтобы избавить подругу от этой страшной мысли.
Катя знала, что жизнь Жени до самой войны прошла легко и спокойно. Женя из интеллигентной семьи, в которой все любили друг друга, всячески старались оградить один другого от всех жизненных трудностей, и Женя видела свое будущее в ясном свете, похожим на исполнение мечты. Но когда случилось самое страшное — пришла война, Женя оказалась решительным человеком, с сильным характером, с твердой волей. Еще в училище она оказалась первой и самой сильной, и Катя всячески старалась подражать ей, учиться у нее. И вот эту сильную девушку овеяло предчувствие смерти.
У самой Кати жизнь была трудной, со множеством неурядиц, неудач. Но эти трудности, как видно, и закалили ее. У нее никогда не возникнет и мысли о неизбежности смерти! Она постарается сначала победить врага, а уж потом подумает о том, что каждый человек смертен. Конечно, работа на фронте не легка, но и к самой тяжелой работе можно привыкнуть. А вот привыкать к мысли о смерти… Нет, это противоестественно для каждого человека, а особенно опасно для человека, который стал воином.
