— Я не могла отказать пану Брохвичу. Бал словно битва: побеждает тот, кто приходит первым.
— Не всегда! Иногда пришедший вторым первого побивает. Именно это я и намереваюсь сделать…
Он посмотрел ей в глаза. Стефа смешалась, но ответила без колебаний:
— Так нельзя. Пан Брохвич обидится, и на то у него будут все основания.
— Вы только дайте свое согласие, а уж я сделаю так, что Юрек не обидится… Откажете мне? — он встал и усмехнулся: — Я отправляюсь к Брохвичу. Минутку подождите!
Едва он отошел, к Стефе подскочил молодой человек с моноклем:
— Не занят ли ваш котильон?
— Увы…
— Ах, пардон… Я опоздал. Всегда майорат…
— А ну-ка, что вы тут обо мне сплетничаете? — раздался за его спиной низкий голос майората.
Молодой человек пробормотал что-то по-французски и с поклоном удалился.
Вальдемар стоял перед Стефой, держа под руку Брохвича.
— Знаешь ли, Юрек, я тут атаковал блокнотик панны Стефании, и занятые тобой в котильоне позиции мне весьма не по нраву. Баталию я начинать не хочу, а посему льщу себя надеждой, что дело мы уладим полюбовно.
— Все зависит от меня, а я не согласен, — сказал Брохвич.
— Друг мой!
— Кое-что зависит и от меня, так что выигрываете вы, граф, — сказала Стефа.
— Благодарю! Что скажешь, Вальди?
— Не радуйся до времени! Прибегаю к последнему средству! Сейчас вы убедитесь, что победа останется за мной. Панна Стефания, вы еще в Слодковцах обещали мне самый первый ваш котильон. Этот и будет первым. Что до тебя, Юрек, ты вроде бы стремился овладеть рукою графини Мелании? Поспеши, ей наскучил Занецкий!
— Я отступаю с глубокой печалью в сердце… Порозовевшая Стефа подала Брохвичу руку:
— Простите, я и вправду забыла… Молодой человек пожал ее руку и поклонился:
— Я разбит, но поскольку девиз мой «ничего задаром», попрошу у вас последнюю мазурку.
Стефа с комической гримаской сложила руки:
— Увы! На нее записался пан Жнин.
— Тогда объявим еще одну мазурку, сверх программы. Вальди, ты это сможешь устроить как распорядитель.
— С превеликим удовольствием.
На последней страничке Стефа написала большими буквами: «Белая мазурка» — Ежи Брохвич».
Брохвич поклонился и отошел в сторону Барской.
— Вы довольны? — тихо спросил Вальдемар.
— Почему вы солгали? Я никогда не обещала вам котильон!
— А почему же вы поддержали мою ложь?
— Хотела спасти положение.
— А я хотел танцевать с вами. Раньше мне никак не удавалось преодолеть окружавшую вас баррикаду из фраков, и я прибег к коварству.
— Но что подумает Брохвич?
— Он поверил. А теперь — смотрите! — он кланяется графине и она к нему явно расположена.
Мимо прошел Барский. Он смерил высокомерным взглядом Стефу и майората, но увидел в глазах Вальдемара холод и поспешно удалился.
— Что вы о нем думаете? — спросил Вальдемар.
— О графе Барском? Он выглядит неприступным. А впрочем, я его мало знаю.
Вальдемар покривил губы:
— Он убежден, что не он существует для мира, а мир для него. Считает, что он и есть та ось, вокруг которой все вращается. Ладно, пусть холит и лелеет свое величие, как ему угодно, лишь бы перестал быть апостолом своих идей — они небезопасны для общества…
— Неужели у графа есть какие-то идеи и он их пропагандирует? — удивилась Стефа. — В этом я его и подозревать не могла; у него вид себялюбца, озабоченного лишь своим богатством, титулом и… хорошей партией для дочки.
Вальдемар с улыбкой поклонился:
— Вы попали в точку. Ограничься он этим, графу можно было бы и простить, ибо подобных ему множество. Но при этом он еще проповедует невыносимые этические и общественные теории.
— А его дочь взгляды отца разделяет?
— О да! Правда, у нее это выражено несколько иначе. Она меняет взгляды словно платья, применительно к обстоятельствам.
— Вы все говорите верно, но слышится злорадство…
— Быть может, оттого, что мы на балу. А впрочем, сегодня она — в прекраснейшем наряде, окружена поклонниками и видит среди них парочку особенно ей подходящих…
Стефа улыбнулась и, склонившись к нему ближе, сказала:
— А один из наиболее ей подходящих беседует с представительницей низших классов. Быть может, это сердит ее.
— О, теперь и в вашем голосе слышится злорадство.
— Нет, только откровенность.
— Тогда скажу прямо: я эгоист и ради графини не отойду от вас… оркестр! Пойдемте.
Стефа оперлась на его руку. Обняв ее гибкий стан, майорат смотрел на нее тем взглядом, что привлек не одну женщину, словно птичку на манок. Стефа вздрогнула и опустила длинные ресницы. Майорат обнял ее крепче, и они поплыли в танце по залу.
Котильон танцевали небывало живо, так что не хватило заранее приготовленных цветов, и пошли в ход те, что украшали зал.[67]Грудь Вальдемара покрыл настоящий панцирь из цветов. Стефа казалась огромным букетом, в цветах тонули панна Рита, графиня Мелания, графиня Виземберг, даже Люция и молоденькие княжны Подгорецкие. Зал казался цветущим садом; все дамы, румяные, разгоряченные, с блестящими глазами, были цветами в нем.
В запале все объяснялись с помощью цветов. Упоительный их запах, очарование реяли в воздухе, оплетая танцующих. Вальдемар отрезвел первым и закончил котильон лихой фигурой из мазурки.
Измученные дамы искали спасения в будуарах. Лакеи разносили прохладительные напитки. Стефа, княжны и Люция выбежали в коридор, сложили на балюстраду охапки цветов и стали прохаживаться. На лестницу взбежал лакей, неся огромный букет роз, гвоздик и орхидей, перевитый перистой ветвью папоротника. Он исчез в дверях зала.
— Интересно, для кого это? — шепнула Люция. — Наверняка Барской от Занецкого.
К ним подошло несколько мужчин. Молодой человек в монокле вновь отпускал Стефе комплименты. Она нетерпеливо забрала цветы и поспешила укрыться в будуаре. Девушки пошли следом за ней.
В проходе, у портьер, они встретили Вальдемара.
Он шел, неся букет, который они только что видели в руках лакея. Блеск радости зажегся у него в глазах. Он разделил букет, половину цветов вручил Стефе, а другими осыпал ее, словно на карнавале. И сказал, понизив голос:
— Это — сверх программы. Цветы оказывают вам почет от моего имени.
Розы с бархатистыми лепестками повисли на платье, упали на шею и плечи девушки, к ее ногам. Одна гвоздика оказалась в волосах.
Вальдемар исчез за портьерой, прежде чем изумленная Стефа успела его поблагодарить. Обе княжны с веселыми криками бросились поднимать цветы и вновь осыпать ими Стефу. Она, опомнившись, хватала их и бросала в них. Все веселились, как дети. Только Люция стояла, словно окаменев, неотрывно глядя на смеющуюся тройку.
