— Э, нет, так мы опять попадем на дорогу в Абердин, а я уже сказал тебе, что я не еду в Абердин. Ни сегодня, ни когда-либо вообще.
— Ты знаешь.
— Знаю? Что я знаю? Больно загадочно ты выражаешься. Нельзя ли попроще?
— Ты знаешь, почему твой отец сложил фотографию пополам.
— Давай сменим тему.
— Приготовиться к правому повороту.
— Я готовлюсь к левому, уж извини.
— Ты знаешь.
— ЗАМОЛЧИ, Эмма! Хватит уже.
— Скажи это, Макс. Произнеси вслух.
— Да пошла ты.
— Не плачь. Не плачь, Макс. Просто скажи правду.
— А я и не плачу.
— Скажи. Ты можешь.
— ЗА ЧТО ты так со мной? Хочешь добить меня?
— Ему действительно был нужен снимок Элисон?
— Конечно, нет. О господи! Ох, папа! Несчастный… несчастный ты человек. Как я не понимал? Почему никто не понимал? Это был Крис, да? Ты запал на Криса. И все эти годы только о нем и думал. О лучшем друге твоего сына. Не мог глаз от него отвести. И до сих пор… до сих пор не можешь о нем забыть. В Австралии ты постоянно расспрашивал о нем. И вероятно, Крис был не один, на кого ты заглядывался. Мои приятели. Друзья мамы. Кто знает? Ты ведь держал это в себе, папа. Держал в себе многие, многие годы. Подозреваю, ты и сейчас таишься. Скрываешь от всех свой маленький страшный секрет. То, в чем ты никому не мог признаться, ни маме, ни мне… да никому.
— Через двести ярдов полный разворот.
— Как все это печально. Бог мой, как печально.
— Сделайте полный разворот. Затем примерно три мили прямо.
— Видеодневник, день четвертый.
Не сомневаюсь, вам любопытно узнать, как я продвигаюсь.
Рад сообщить, что все идет благополучно, я приближаюсь к Шетландам. Ну да, на всех парах. Правда, снаружи темновато и толком не видно, где я, но, предположительно, я сейчас нахожусь… у западного побережья Африки. Вчера мы миновали Мадейру, это точно, мы видели ее с правого борта, а сегодня по левому борту открывается потрясающий вид на могучие скалы и яркую зелень у их подножия — думаю, это один из Канарских островов. Либо, что тоже вполне вероятно, Кернгорм,[40] поскольку, если я не ошибаюсь, мы сейчас движемся на запад по В976, и не к Абердину, а ровно в противоположную сторону — в горы. Секундочку. Я только сверюсь с моим замечательным штурманом.
— Через триста ярдов сделать полный разворот.
— Ха-ха! Последнее время она только об этом и говорит. Знакомьтесь, это Эмма, мой замечательный и надежный штурман. Сегодня мы целый день спорим насчет маршрута. Она полагает, что нам ни при каких условиях не обогнуть мыс Доброй Надежды до Рождества, а это означает, что на «ревущие сороковые» мы попадем в самую отвратительную погоду, хотя, должен заметить, и здесь погода не радует. Видите, за окном машины кружатся огромные снежинки и завывает ветер — слышите ветер? — поэтому сейчас твердо держаться заданного курса не всегда получается, не помогает и то обстоятельство, что водитель — то есть капитан — не просыхает вот уже… вот уже часов пятнадцать. Я всегда говорил, в штормовую погоду нет ничего лучше, как принять корабельного рома — для бодрости! А дорога, да, становится все более извилистой и непредсказуемой, я сбавил скорость до двадцати миль в час, а запасы — запасы бензина, я имею в виду — тают, и — опа! — дорога изогнулась, а я только сейчас это заметил, и если вы спрашиваете себя, что это за странный звук раздался, не волнуйтесь, всего лишь камера свалилась с приборной доски на пол, и в данный момент вы наблюдаете превосходным крупным планом мою левую ногу.
Стоп, снято.
— Эмма?
Эмма, ты еще здесь?
— Да, я еще здесь.
— Я давно не слышал твоего голоса.
— Я еще здесь. Что случилось?
— Давай остановимся. Меня опять одолевает усталость.
— Прямо в заданном направлении.
— Ладно, будь по-твоему. Но ведь мы можем сейчас поговорить?
— Через триста ярдов сделать полный разворот.
— Ты никогда не сдаешься! Я хотел поговорить с тобой об отце и Роджере.
— Прямо в заданном направлении.
— Я тут подумал, а может, это не такая уж грустная история. В конце концов, они любили друг друга — на свой лад. Конечно, Роджер выглядит немного наглецом и слегка выпендрежником, но, по-моему, он был по-настоящему привязан к отцу. Выходит, на свете существовал по крайней мере один человек, которому папаша был дорог. Вряд ли мама испытывала к нему пылкую привязанность. Роджеру и отцу просто не повезло. А уж Криспин Ламберт постарался на славу, чтобы им подгадить. Если бы не он с его идиотскими схемами, у них все могло бы получиться. Впрочем, вряд ли мой отец расхрабрился бы настолько, чтобы открыться, признать себя… тем, кто он есть. Но путь, который он выбрал, оказался в каком-то смысле куда труднее. Обманывать себя, обманывать своих близких — на протяжении всей жизни. Кроухерст рассматривал такой вариант, помнишь? Наверное, поэтому он мне напомнил отца…
Эмма?
— Прямо в заданном направлении.
— Прямо в заданном направлении.
— Тебе легко говорить. Но я не могу двигаться дальше в заданном направлении. Взгляни — дорога перекрыта. Полицией. Они ее перегородили.
И кстати, где мы, черт возьми? Кажется, мы недавно проезжали мимо какого-то города.
Давай-ка посмотрим. Ага, вот мы где. Взгляни, это мы — красная стрелочка, застывшая намертво. Ты и я. Но не унывай, если мы дадим задний ход, то там, справа, есть узкий проезд, по которому мы обогнем перегородку и снова вернемся на главную дорогу. Правда, для этого нам придется подняться на гору, на самую вершину, и спуститься по другому склону. Ну и что, ничего страшного.
Вопрос только, хватит ли бензина? Лампочка мигает уже довольно давно. А, пускай, не будем забивать себе голову. Хуже уже быть не может, верно? И потом, у нас есть виски и у нас есть мы — а не закатить ли нам вечеринку?
— Тебе решать, Макс. Только тебе.
— Умница. Тогда поехали.
Крутятся колеса, шух-шух-шух,Автобуса колеса, шух-шух-шух,Крутятся колеса, шух-шух, день-деньской.
Дворники шуршат, вжик-вжик-вжик,Дворники автобуса, вжик-вжик-вжик,Дворники шуршат, вжик-вжик, день-деньской.
Эмма, ты что, не знаешь этой песни? Не может такого быть. Подпевай, чего ты молчишь. Давай споем вместе. Когда судно дало течь, хорошо затянуть песню. Поднимает настроение.
Вот автобус сигнал подает, би-ип,Громко сигналит, бип-бип-бип,Громко сигналит, бип-бип, день-деньской.
В чем дело, забыла слова? Мы с Люси часто пели эту песню. Знаю ее наизусть. Интересно, а она помнит слова? Обычно мы пели ее в постели, с утра пораньше. По будням Каролина вставала первая и шла в душ, а Люси прибегала, садилась мне на живот, и мы пели.
— Я не знаю слов.
— Ну, следующий куплет начинается так:
Дети в автобусе прыг-прыг-прыг.Дети резвятся, скок-скок-скок.Дети в автобусе, прыг-скок, день-деньской.
А дальше:
Детки в автобусе, уа-уа-уа,Криком кричат, уа-уа-уа,Детки в автобусе, уа-уа-уа, день-деньской.
Вот что я думаю, похоже, нам не одолеть этот холм. Машина не приспособлена для такой езды. Она скользит по льду. А еще слышишь это хлюпанье? Такой звук издает автомобиль, когда у него заканчивается горючее. А ведь мы почти у цели! Если бы добраться до вершины, то потом мы просто скатились бы вниз, как с горки. Но, увы… номер не пройдет.
Не-а. Наше везение закончилось.
Встали. И ни туда и ни сюда.
Как тут тихо, да?
— Очень тихо.
— Ты знаешь, где мы?
— Где же мы, Макс?
— В штилевой зоне, конечно. Мы попали в штиль, как Дональд Кроухерст, когда его радио окончательно умерло. У него был сломанный приемник, у меня — разрядившийся мобильник.
— Но, Макс, позволь кое о чем напомнить. О чем-то очень важном. Ты — не Дональд Кроухерст. Ты — Максвелл Сим.
— Нет, ты не понимаешь. Разве так трудно понять? Все, что происходило с ним, происходит со мной. Вот сейчас происходит.
— Мы в Кернгорме, а не в Саргассовом море.
— Закрой глаза — и окажешься где угодно.
— У него в каюте было жарко, а здесь холодно.
— Ну, это легко исправить. Включу обогрев на полную катушку.
— Если ты это сделаешь, Макс, аккумулятор сядет.
— Плевать. И Кроухерст был голым, так? Вроде бы последние недели он провел голышом.
