большим изобилием. В более высоких широтах низкая мобильность возможна только в особых обстоятельствах — при наличии прогнозируемой, высококачественной пищи, которая либо имеется в достаточном количестве круглый год, либо может долго храниться[143].
Археологические находки показывают, что где бы неандертальцы ни жили, главным образом они занимались охотой на крупного зверя, даже если при случае добывали и мелких животных, морепродукты и растения. А значит, независимо от того, подкарауливали ли они свою добычу в прохладной тундростепи или в теплых лесах, несколько раз в год перед ними вставала необходимость перемещаться на другое место. При этом многообразие условий окружающей среды подразумевает, что периодичность этих перемещений и расстояния могут быть разными. Судя по тому, что мы наблюдаем у современных охотников-собирателей, проживание в условиях открытой местности с холодным климатом требует от людей высокой мобильности и систематического преодоления огромных расстояний. И даже если лиственные леса обычно не предполагают миграции на большие расстояния, надолго задерживаться нелегко в любом месте, поскольку найти крупного зверя со временем становится все сложнее, а другие ресурсы стремительно истощаются.
Но дело не только в еде. Мобильность — это бесконечный вальс, который жизнь танцует в паре с технологией. Поиски камня и варианты его обработки навязывали свои требования, которые побуждали к движению. Правда, установить такую взаимосвязь невероятно сложно. Даже с доступными на сегодняшний день методами датирования почти невозможно быть уверенным в том, что любые две стоянки в пределах конкретного региона в одно и то же время использовались одной группой неандертальцев. Здесь нет микромасштабных методов, подобных тем, что позволяют определить, совпадало ли во времени использование расположенных в одном слое очагов. Вместо этого археологам приходится изменять ракурс и рассматривать другие вопросы с учетом того, как результаты многократного выбора индивидов и групп объединяются в устойчивые паттерны, общие для многих памятников.
Однако, прежде чем перейти к деталям, необходимо понять, зачем вообще нужно оценивать мобильность неандертальцев. Как и технологии, она позволяет судить о том, как работал их мозг, и разжигает споры об их умственных способностях и уровне развития. Если неандертальцы заранее планировали деятельность и придерживались своего рода графика, это значит, что они представляли себе будущее, а их интеллекта хватало на то, чтобы ставить цели и идти к их достижению днями, неделями и даже месяцами.
Так что сложность систем мобильности имеет большое значение, но еще одним ключевым фактором является протяженность перемещений. Если группы продвигались все дальше, то наличие планирования не просто впечатляет, но и указывает на больший размер района освоения. Как мы увидим ниже, размер территории влияет на взаимосвязи между сообществами неандертальцев.
Уже много десятилетий назад стало очевидно, что для разных видов деятельности неандертальцы выбирали, как правило, особые места в ландшафте. Они не обустраивали новый лагерь каждый раз, дойдя до источника камней или вскрыв свежую тушу. Места первичной обработки кремня — те самые, в которых камень находили, испытывали и подготавливали, — а также места забоя животных можно определить совершенно точно, потому что там нет каменных изделий более поздних этапов обработки и самых лучших частей туш.
Если взглянуть на то, как части тел животных «распределены» по ландшафту, то очевидна насчитывающая сотни тысяч лет закономерность, хорошо заметная в памятниках типа Шёнингена. Расположенный на юго-востоке Франции скалистый утес возле Кенсье уже около 55 000 лет хранит свидетельства о том, что там систематически разделывали туши. От крупной добычи оставались лишь те части, на которых было меньше всего мяса и жира: тазобедренные кости и хребты лошадей, тяжелые челюсти шерстистого носорога, зубы мамонта. У более мелких видов также отсутствуют головы и целые куски туловищ.
Куда девалось все самое вкусное? Часто мы можем выделить промежуточный тип стоянки — по сути, охотничьи лагеря, где неандертальцы подвергали дальнейшей переработке либо части туш, либо отдельные куски мяса. Некоторые из них, такие как Ле-Прадель, использовались многократно, что указывает на их возможную связь с определенными охотничьими угодьями, куда неандертальцы возвращались вновь и вновь, например Шёнинген и Кенсье.
Конечным местом назначения, куда приносили пищу (либо непосредственно оттуда, где зверя убили, либо уже из охотничьего лагеря), было то, что можно описать как «центр округи» или попросту «дом». На таких крупных памятниках, как Абрик Романи, осуществлялся третий этап переработки, в процессе которого массово дробили кости, готовили некоторое количество пищи и, предположительно, ели и спали. Разнообразие залегающего археологического материала, а также признаки одновременного использования различных частей стоянки для весьма специфических форм деятельности являются весомым свидетельством в пользу того, что неандертальцы останавливались там более чем на один день.
Имелись ли у неандертальцев понятия, которые соответствовали бы тому, что мы понимаем под «местом забоя» и «центром округи»? Очевидно, что они использовали традиционные схемы деятельности, повторение которых создавало пространственную структуру, наблюдаемую нами как в границах археологических памятников, так и между ними. Но, с другой стороны, действительно ли неандертальцы не ограничивались планированием следующей трапезы? Охотники-собиратели, где бы они ни жили, чрезвычайно точно подстраиваются под сезонные изменения ресурсов, к примеру под миграцию стад, и планируют прибытие в определенное место в нужное время. Устраивали ли неандертальцы зимние и летние лагеря или вели более подвижный образ жизни, вечно странствуя, как бездомные бродяги?
Решение этой проблемы предполагает размышление о том, насколько все взаимосвязано. Как видно из предыдущей главы, даже археологические данные «высокой четкости» достоверно не свидетельствуют в пользу действительно длительного пребывания на стоянке, порядка нескольких месяцев. Некоторыми местами, такими как Абрик Романи, пользовались чаще, останавливаясь там на несколько дней или даже дольше, и, возможно, достаточно многочисленными группами. Даже на таких больших стоянках под открытым небом с четко выделенными зонами активности, как Ла-Фоли, явно жили не месяцами. На противоположном же конце спектра находятся памятники типа Абрик-дель-Пастор, где на очень короткий срок останавливались лишь несколько индивидов одновременно.
Именно такие объекты и намекают на сезонные закономерности. Еще один пример — слой 3 в пещере Тейшонес на северо-востоке Испании. В период 51 000–40 000 лет назад неандертальцы много раз останавливались там на короткое время, свидетельства о чем перемежаются со следами появления хищников. Самое интересное, что промысловые виды животных проявляют разные сезонные закономерности. Сезон охоты на оленя изменяется на разных подгоризонтах, а лошади всегда погибали в конце весны — начале лета.
Эта картина на удивление схожа с тем, что мы наблюдаем на стоянке Абрик Романи, расположенной примерно в 150 км к юго-западу. Судя по всему, в этой части северо-восточной Иберии неандертальцы регулярно переходили с места на место и охотились на доступных круглый год оленей. Лошадей же
