Мария была рада визиту отца не меньше, чем он сам, но все равно немного нервничала. Ей не хотелось, чтобы Гиоргиса видели в колонии: новое лицо неизменно привлекало всеобщее внимание, а если бы другие колонисты узнали, кто этот мужчина, то наверняка стали бы ей завидовать. Ах, если бы о приходе отца никто, кроме нее и врачей, не знал!
– Сюда, папа! – торопила она Гиоргиса.
Они свернули с главной улицы и прошли на маленькую площадь, где стоял ее дом. Девушка открыла дверь и впустила отца. Дом был наполнен ароматом кофе, закипающего на плите, а на столе стояла тарелка с пахлавой.
– Добро пожаловать! – с чувством проговорила Мария.
Гиоргис сам не знал, что ожидал увидеть, но то, что открылось взгляду, удивило его. Он как будто оказался в собственном доме в Плаке. Фотографии, иконы и посуда, которые, он заметил, были в точности такими же, как дома. Гиоргис вспомнил, что привез Элени тарелки и чашки из семейных сервизов – ей хотелось есть и пить из такой же посуды, что и родные. После смерти Элени все это досталось Элпиде, а та передала вещи Марии. Кроме того, Гиоргис узнал скатерти и полотенца, которые Мария вышивала в юности, и при мысли, что если бы не несчастье, то дочь и все эти вещи могли бы быть в доме Маноли посреди оливковой рощи, ему стало грустно.
Они уселись и сделали по глотку кофе.
– Знаешь, Мария, я и подумать не мог, что еще когда-нибудь буду сидеть за одним столом с тобой, – сказал Гиоргис.
– Я тоже, – ответила девушка.
– Мы должны поблагодарить за это доктора Кирициса, – сообщил Гиоргис. – У него смелые взгляды, но он мне нравится.
– А что скажут твои друзья в Плаке, когда ты расскажешь, что побывал в колонии для прокаженных?
– Я не стану ничего им рассказывать. Ты сама знаешь, что они сказали бы. Их представления о Спиналонге ничуть не изменились со дня открытия колонии. И хотя Плаку отделяет от острова полоса моря, они убеждены, что бациллы могут перелететь и заразить их. Если бы они узнали, что я был у тебя в гостях, то наверняка запретили бы мне заходить в бар!
Гиоргис произнес последнюю фразу полушутя, но на лице Марии отразилась тревога.
– Что ж, тогда и впрямь будет лучше, если ты никому ничего не скажешь, – заметила она. – Наверное, их и без того беспокоит, что ты бываешь на острове так часто.
– Ты права. Знаешь, кое-кто даже считает, что это мне удалось каким-то образом перенести в Плаку бациллы, которые тебя и заразили.
Марию ужаснула мысль, что ее болезнь способна вызывать такой страх в родной деревне и что из-за нее отец может столкнуться с предвзятым отношением друзей и людей, рядом с которыми прожил всю жизнь. А если бы они увидели их сейчас – отца и дочь, которые сидят за одним столом и запивают восточные сладости кофе? Эта картина вряд ли совпадет с их представлением о лепрозории. Но даже раздражение, вызванное мыслями о предрассудках односельчан, не испортило для Марии удовольствие этих минут.
Они допили кофе, и Гиоргис поднялся, собираясь уходить.
– Отец, как ты думаешь, Фотини захочет прийти ко мне?
– Уверен, что захочет. Но почему бы тебе самой не спросить ее в следующий понедельник?
– Все это так… так похоже на обычную жизнь! Пить с близкими кофе… Если бы ты знал, как много это значит для меня!
В голосе обычно такой спокойной Марии слышались слезы.
– Не беспокойся, Мария, – сказал Гиоргис. – Я уверен, что Фотини придет к тебе. И я тоже.
Они вышли из дома, прошли по туннелю к лодке и распрощались.
Вернувшись в Плаку, Гиоргис сразу же отправился к Фотини и рассказал, что побывал в доме Марии. Подруга его дочери, не колеблясь ни секунды, спросила, можно ли ей сделать то же самое. Кто-то счел бы такое поведение безрассудным, но Фотини знала о лепре и о способах ее распространения больше, чем ее односельчане. Поэтому в следующий понедельник, выбравшись из лодки, она без малейшего страха взяла Марию за руку.
– Пойдем! – воскликнула она. – Я хочу посмотреть, как ты живешь.
Лицо Марии осветилось радостной улыбкой. Молодые женщины миновали туннель и спустя несколько минут подошли к дому Марии. После жары прохлада комнат была так приятна, а вместо крепкого кофе они пили канедала, охлажденный коричный напиток, который им обеим так нравился в детстве.
– Я так рада, что ты пришла сюда, – сказала Мария. – Знаешь, когда я узнала, что больна и что мне придется переселиться на Спиналонгу, то представляла это место очень одиноким. Если бы ты знала, как это хорошо, когда приходят гости!
– Здесь намного лучше, чем сидеть в жару у каменной стены, – ответила Фотини. – И теперь я знаю, как ты живешь.
– Что нового? Как маленький Матеос?
– Он просто прелесть! Что еще рассказать? Он много ест и растет на глазах.
– Это хорошо, что ему нравится то, что он ест. В конце концов, он живет в таверне, – с улыбкой заметила Мария. – А что происходит в Плаке? Ты видела мою сестру?
– Нет, и уже давно, – задумчиво сказала Фотини.
Гиоргис рассказывал Марии, что Анна время от времени навещает его, но теперь девушка усомнилась, что отец говорил правду. Подъедь Анна к дому в своем сверкающем автомобиле, Фотини обязательно знала бы об этом. Услышав, что Мария больна лепрой, Вандулакисы ужасно рассердились, и не приходилось удивляться, что за все то время, что Мария провела на острове, сестра ни разу ей не написала. Точно так же девушку не удивило, что отец лгал ей про приезды старшей дочери.
Некоторое время подруги молчали. Наконец Фотини сказала:
– Впрочем, Антонис иногда видит ее в поместье.
– Он что-нибудь говорил о том, как она выглядит?
– Думаю, с ней все в порядке.
Фотини знала, что именно хочет знать подруга: Марию интересовало, не беременна ли сестра. Со времени свадьбы прошло немало лет, и ей давно пора было родить. Судя по всему, Анна не была беременна, кроме того, в ее жизни было кое-что еще, о чем Фотини не решалась сообщить Марии. В конце концов она не сдержалась:
– Не знаю, правильно ли я поступаю, рассказывая тебе все это, но Антонис видел, что Маноли бывает у Анны.
– И что в этом такого? Он тоже Вандулакис.
– Да, он Вандулакис, но даже члены этой семьи не встречаются друг с другом каждый день.
– Наверное, он обсуждает с Андреасом дела поместья, – спокойно заметила Мария.
– В том-то и дело, что он приходит днем, когда Андреаса нет в доме, – ответила Фотини.
Мария поймала себя на том, что ей хочется защитить сестру и бывшего жениха от подозрений.
– Похоже, Антонис за ними шпионит, – сказала она.
– Ничего он не шпионит. Знаешь, Мария, думаю, твоя сестра и Маноли стали чересчур близки.
– Но если это так, то почему Андреас ничего не предпринимает?
– Потому что он даже не подозревает о том, что происходит, – ответила Фотини. – Ему и в голову не приходит, что такое возможно.
Некоторое время молодые женщины молчали. Затем Мария встала и принялась мыть стаканы, но из головы у нее не шло то, что только что рассказала Фотини. Она вдруг вспомнила чересчур резкую реакцию сестры на их с Маноли приезд – похоже, между Анной и бывшим женихом Марии и впрямь могло что-то быть. Мария знала, что старшая сестра вполне способна на подобное безрассудство.
Охваченная досадой, она все терла и терла уже сухие стаканы. Как всегда, ее мысли сразу же обратились к отцу. Если все раскроется, на голову Гиоргиса падет еще больший позор. Что же касается Анны, неужели она не понимает, что осталась единственной представительницей семьи Петракис, которая не потеряла возможности жить нормальной жизнью? Так почему она делает все, чтобы потерять с таким трудом завоеванное место в обществе? Глаза Марии наполнились слезами злости и разочарования. Ей очень не хотелось, чтобы Фотини решила, что все дело в ревности: она знала, что Маноли уже никогда не будет ее мужем. И все же мысль о том, что у Маноли роман с ее сестрой, была Марии очень неприятна.
– Знаешь, не хочу, чтобы ты подумала, будто я по-прежнему думаю о Маноли, это не так, но безумства Анны меня убивают. Что на нее нашло? Она что, и впрямь надеется, что Андреас никогда ни о чем не узнает?
– Похоже, что так. А может, ей просто все равно. Я уверена, что скоро эта связь сойдет на нет.
– Фотини, ты всегда была оптимисткой, – сказала Мария. – Но как бы там ни было, мы ничего не можем сделать, правда?
Они немного помолчали. Мария заговорила о другом:
– Я опять начала заниматься травами, и не без успеха. Ко мне стали приходить люди, а диктамус почти сразу помог одному старику с расстройством желудка.
Они вновь принялись болтать, но новость о легкомысленном поведении Анны легла на сердце Марии тяжелым грузом.
Вопреки предсказаниям Фотини, отношения Анны и Маноли не сошли на нет. Более того, пламя их чувств горело теперь сильно и ровно. Пока Маноли был обручен с Марией и собирался на ней жениться, он был верен девушке. Она была идеалом, его Девой Марией, и молодой человек был уверен, что она сделала бы его счастливым. Но теперь все это превратилось лишь в приятное воспоминание. Первые несколько недель после переезда Марии на Спиналонгу Маноли был сам не свой, но вскоре период скорби по невесте закончился. «Жизнь продолжается», – говорил он себе.
