объяснить… А то думай, жена, что хочешь… Тут любая дрянь может в голову прийти… Тем более в моем положении, когда сижу дома, никого не вижу, ничего не знаю… Я тоже не идеальная. Тоже иногда не подумавши могу что-нибудь неприятное и не больно умное брякнуть…
— Да не в этом дело! — досадливо перебил ее Букварев, страдая от того, что сказано уже много, а до главного еще и не добрались. Ему и хотелось глядеть прямо в глаза жены, и не мог он этого сделать. Он не ожидал, что Люба будет винить себя. Ему даже подумалось, что он может теперь заранее выпросить у нее прощение за все, а потом уж признаться. Она, конечно, и на это согласится, скажет, что прощает. И тут Букварев разонравился сам себе. Не так должен он себя вести, если хочет оставаться человеком, достойным уважения. Да и Люба на словах-то простит, а в душе? Что она почувствует, когда скажет он ей главное? Но признаваться надо. Другого выхода нет.
— Я тут увлекся одной женщиной, девчонкой почти, — проговорил он наконец. — Я обманывал тебя. Прости, если можешь. Но у меня уже все прошло! — заторопился он, видя, что губы у жены дрогнули и еще больше увлажнились глаза. — Теперь все позади, и ничто не мешает мне относиться к тебе по-прежнему. Я просто был, как пьяный. Да так оно и было, наваждение какое-то. Но у меня с ней ничего не было. Совсем ничего. Я только поцеловал ее, — пересиливая себя, признавался Букварев. — Теперь все, — обреченно добавил он и вдруг почувствовал себя так, словно гора свалилась с плеч. — Блудный муж с покаянием возвратился в лоно семьи и припадает к ногам жены. Хоть казни, хоть милуй.
На колени он, однако, не падал, а сидел все так же рядом со своим столом, положив на него свои тяжелые руки.
— А я знала, — тихо сказал Люба, грустно улыбаясь. — Я знала раньше, а сегодня даже разговаривала с твоей дамой по телефону. Два раза. Сначала сразу после того, как ты ушел, а потом часа полтора тому назад. Она сама оба раза звонила. Все сама мне объяснила, просила на нее и на тебя не сердиться. Тебя хвалила, но сказала, что встречаться с тобой больше не будет. Как тебе это нравится?
Букварев был ошеломлен. Лицо его и даже руки горели. Никогда еще не чувствовал он себя так неловко. Обошли его женщины и опередили. И оказывается, для всех он совершенно ясен, как утверждал недавно Губин.
— И что ты решила? — упавшим голосом спросил он.
— Повинную голову меч не сечет, хотя никак я от тебя не ожидала такого пассажа, — ответила Люба, чуть улыбаясь смятению мужа. И таким жалким он выглядел, что, пожалуй, никто не стал бы ругать его. — Я к тебе с расспросами и упреками не приставала. Ждала и знала, что сам все расскажешь, — добавила она. — Так и получилось. Видишь, какой ты у меня умница?
Ей хотелось взъерошить его волосы и слегка подрать за них. Хотелось поколотить его по загорбку и немножко всплакнуть, но она сдержала себя и неотрывно глядела в его дорогое виноватое лицо. Ей думалось, что надо бы вести себя построже, надо бы показать муженьку и горечь свою, и обиду, но ничего она не могла с собой поделать. Она только вздыхала и глядела на него.
— Иди умойся! — сдерживая усмешку, сказала наконец Люба. — Ты, наверное, и сегодня с ней целовался…
Букварев обалдело поднялся и послушно пошел в ванную. Скоро в их квартире погасли все огни.
…Утром Губин, как всегда, с улыбкой зашел в кабинет Букварева. Левый глаз у него был припухшим, но не настолько, чтобы это сразу заметил каждый.
— Объясняю, что это ячмень, — сказал Губин. — У меня через пару дней пройдет. А вот как отплатит шеф тебе — это вопрос!
— Перетерпит… — хмуро ответил Букварев. — Кстати, он у себя или болеет?
— У себя. И добрый. Просил тебя к нему прислать…
— Что ж, и пойду, сейчас же!
Воробьихинский встретил его суховато, глядел недоуменно и скорбно.
— Я думал о вашей просьбе поехать в эти самые сопки, — сразу о деле начал он. — И из уважения к вам, как к хорошему работнику, командировку на неделю разрешаю. Вы много потрудились в нашем институте, и этот каприз ваш не в счет. Справляйтесь за неделю. Больше времени у нас нет, а дело как-то поправлять надо. Это в ваших интересах.
— Спасибо, — по возможности спокойно ответил Букварев. Он знал, что недели может оказаться и маловато. И Воробьихинский это знал, потому Букварев верно оценил поведение шефа. Это была плохо замаскированная ловушка, в которую Букварев лез сам. После командировки вся ответственность за проект волей-неволей будет возложена на него. И Воробьихинский получал шанс отыграться на нем сполна.
«Поглядим, кто кого!» — сердито думал Букварев, уже не радуясь, что все идет так, как хотел сам. Но он был уверен в своей правоте. Ведь никто толком не сверял проект с местностью. Скандал возник почти единственно на почве предположений, на мало обоснованных телефонных претензиях. Но надо было готовиться и к худшему.
Не успел он усесться за стол, как его снова позвали к шефу. В приемную поднимался, едва сдерживая раздражение.
— Забыл спросить: какого вы мнения о моральном облике своего друга Губина? Жена его приходила… Жаловалась. И лично вас приплетала к делу. Но вы — выше подозрений. Это общее мнение, хотя завихрения могут быть у каждого. Я в вашем возрасте тоже… не скрою… Но в поведении Губина я ничего такого не вижу. Может, померещилось женщине? Она, я заметил, с темпераментом. Я против того, чтобы личная жизнь становилась достоянием всех. Как вы думаете, на собрании его пощекотать или просто отписаться, что меры приняты?
— Я думаю, хватит беседы с ним, — не сразу нашелся Букварев. — Вы можете поговорить с ним. И ответ дать жалобщице.
— Правильно. Я подумаю, как это сделать лучше. Считайте сей разговор нашим секретом.
«Этого еще не хватало! Вооружен теперь Воробьихинский против меня до зубов», — размышлял Букварев, призывая на
