обещают тысячу кошельков денег, хотим мы узнать, можешь ли ты поручиться за этого мясника, что он эти деньги заплатит, ежели поставят его воеводой. Главный мясник ответил, что он не поручится за того мясника, даже ежели речь шла бы всего о пятидесяти полтур. Тут Патрона весьма устыдился и послал неразумного, но честолюбивого мясника не в Молдову, а в темницу. Ибрагим Дели же, не будучи довольным ничем, каждый день подбивал Патрону на все большие и большие дела, а Патрона каждый день требовал от министров новых уступок, которые хотели бы дать какой-нибудь высокий пост ему самому, но он ни один не принял. Султан, не желая терпеть далее его высокомерия, вызвал в Константинополь Джаным Ходжу, чтобы сделать его капитан-пашой (капитан-паша — главный генерал флота), и нишшай-пашу[336], который должен был сопровождать паломников, направляющихся в Мекку. Все они прибыли в Константинополь почти одновременно. Патрона, догадавшись, что последнего позвали для другой цели (так оно и было), собрал на совет своих сторонников, чтобы решить, как упредить намерения султана и помешать ему. С этой целью высшие должности они разделили между собой. Мусли они уговорили взять должность культихая[337], агу янычар хотели поставить визирем, Патрону — капитан-пашой. Муфтия хотели сместить, равно как и европейского кадилескера[338] (верховного судью). Словом, Патрона хотел всех сановников набрать из своих приверженцев, и ежели он этого добился бы, то перевернул бы всю империю. Султан, узнав об этом, сделал вид, будто ему пришла почта от вавилонского паши, который пишет-де, что персы и сарацины наносят ему большой урон, а потому все, кто считает себя истинным мусульманином, должны прийти к нему на помощь. После этого великий визирь созвал большой диван, чтобы провести совет со всеми улемами и военачальниками. Неразумный Патрона тоже пошел в диван вместе с Мусли и серденгестскими агами. Тогда позвали в диван гонца с письмом, которое было поддельным, и услышали от него много тревожных вестей. После этого визирь пообещал Патроне должность паши с тремя бунчуками[339], а серденгестским агам — другие высокие должности, с тем условием, что они пойдут на помощь Вавилону. Но ни один из них не поддался на эту уловку, поскольку ни один не хотел покидать столицу. Визирь, видя, что в этот день ничего не получается добиться, сказал, что на следующий день должен собраться другой диван, перед лицом султана, а потому предупредил всех, чтобы они пришли рано утром. Все это задумано было для того, чтобы заманить смутьянов в ловушку. На другой день, то есть в двадцать пятый день месяца, все собрались во дворце султана. Во дворце было три двора, в каждом дворе сделали по дивану, чтобы разделить собравшихся на три части. В самом внутреннем дворе великий визирь держал диван с татарским ханом, муфтием, агой янычар, Патроной и другими предводителями повстанцев. Во втором дворе Джаным Коша вел диван с серденгестскими агами и со всеми, кто поддерживал Патрону. Третьим был нишшай-паша с разными военачальниками. Слуги султана же с бостанджи[340] находились в каждом дворе, вооруженные, в тайных местах. Нашелся какой-то чорбаджи, который сердит был на Патрону, поскольку тот отобрал у него орду (то есть его полк). Этот чорбаджи предложил султану, что он выполнит его указания и с большим числом янычар, которые недовольны были Патроной, тайно войдет во дворец султана. Когда все собравшиеся заняли свои места в диванах, султан позвал к себе татарского хана и муфтия; тут сделан был выстрел из пушки, чтобы закрыли ворота. Сразу после этого чорбаджи вошел в диван, в котором находился великий визирь, снял кафтан и, оставшись в доспехах, набросился на Патрону, а те, кто был с ним, зарубили приверженцев Патроны. Подобным же образом сторонников Патроны перебили в двух других дворах, и в каждом дворе было большое кровопролитие; потом тела сложили на телеги, отвезли и сбросили в море. В этот день до полудня были вырезаны все повстанцы, и лишь с этого дня Махмуд мог считать себя настоящим султаном. Вот и я остаюсь вам, милая кузина, настоящим родственником и слугой.
93
Родошто, 25 martii 1731.
Милая кузина, напиши я, что пришедшее от вас намедни письмо получил без всякой радости, я бы соврал. А вы, милая, рады были получить мое? Надеюсь, что да. А я собираюсь писать вам про бунт; вот и в прошлом году я писал вам о большом мятеже, написал бы и теперь, если бы хотел. Причина только в том, что вы сейчас не живете в Пере. Одним словом, намедни снова случился в Константинополе бунт, начали его арнауты, которые, объединившись с янычарами, собрали две или три тысячи человек, рассыпались по городу с благородным намерением, что разграбят двор султана, и выполнили бы свое намерение, если бы им не помешали. Султан, увидев, что находится в большой опасности, решил воспрепятствовать этому намерению и, проявив твердость по отношению к своим военачальникам, заставил их перебить многих мятежников, а остальных разогнать. Этот бунт приписывали дочери султана, жене бедного визиря Ибрагима: она, будучи женщиной смелой, хотела управлять империей, как делала это и при жизни визиря. Одним словом, оправданно или неоправданно, ее посчитали зачинщицей бунта и в наказание бросили в море к рыбам. Кажется мне, женщину такого высокого положения можно было бы убрать из этого мира и другим способом. Но поскольку случилось так, то что мы можем сделать? Хорошо ли ваше здоровье, милая кузина?
94
Родошто, 15 aprilis 1731.
Раньше надо было бы это сделать, давно надо было бы вам покинуть Дринаполь. А то мне приходят в голову мысли, будто вас держит там какой-то магнит. За эти слова будет мне достойная плата, — ну, ничего, потерплю. Словом, письмо ваше я получил и благодарю, кланяясь до земли. Видя, что поведение ваше объясняется правильными причинами, объявляю вам полное мое прощение. Но, милая кузина, давайте лучше не буду я писать вам больше таких кровавых и жестоких писем, как перед этим. А то мне уже кажется, что в чернильнице моей не чернила, а кровь. Но не могу не написать вам еще об одной кровавой истории, и пускай она будет последняя. Да и эта история вспомнилась мне потому, что вы пишете, какие мстительные люди эти итальянцы. В Италии были у одного вельможи охотничьи угодья, где жили косули и олени. Вельможа сказал своим слугам: ежели кому-то из них случится
