убить в его угодьях косулю или оленя, то ему не поздоровится. Случилось однажды, что один из его слуг пошел в угодья с ружьем, чтобы пострелять птиц. Когда он хотел подстрелить одну птицу, сидящую на земле, то, к несчастью, попал в оленя, который лежал за кустом, и слуга не мог его видеть. Как только слуга обнаружил свою ошибку, он тут же сбежал. Господин, не зная причины бегства, оставил все как есть. Но через несколько дней, гуляя в своих угодьях, он наткнулся на мертвого оленя. И увидел, что олень застрелен. И тут же понял, что убил его тот самый слуга. Он стал писать всякие письма, не видели ли где-нибудь такого-то человека. Спустя долгое время ему сообщили, что его слуга каким-то образом попал в рабство и морские пираты увезли его в Африку. Итальянский вельможа пообещал большую сумму денег священникам, которые ездят в Африку выкупать рабов, и попросил выкупить его слугу, мол, он заплатит за это. Священники выкупают слугу и радостно посылают его к хозяину. Бедный слуга уже ничего не боится: ведь прошло уже несколько лет. А вельможа, едва увидел парня, принялся допытываться, почему тот застрелил оленя. Парень стал оправдываться, но хозяин, не удовлетворившись этим, ночью велел убить беднягу. Вот она, истинная итальянская натура. Я изрядно смеялся, милая кузина, да и как не смеяться, ведь писать нужно не только о печальных вещах, но и об итальянских мещанках, которые держатся так, будто каждая — эрдейская губернаторша. Конечно, даже губернаторши не умеют задирать нос так, как гречанки, потому как греки — по природе своей существа надменные, а гречанки — тем более. Ни одна из них не считает себя ниже другой — где там! Видишь их на улице — и прямо думаешь, что каждая — не иначе как графиня: такие они разряженные и так жеманно выступают; а придут домой — и садятся за обед, который стоит хорошо ежели три полтуры. Это заставляет меня вспомнить один случай: Каролус Квинтус[341], будучи в Брюсселе, устроил там пышный пир. А две вельможные дамы не захотели принимать приглашение, потому как опасались: вдруг одну из них посадят на более почетное место, чем другую. Император, узнав об этом, подумал, что такие разногласия вызовут смущение среди гостей, а потому решил сам стать судьей в этом споре. Для этого он созвал свой двор и с соответствующими его рангу церемониями воссел на трон. Адвокаты двух женщин подошли к нему и стали громко браниться друг с другом: каждый доказывал первенство своего клиента. Видя, что у каждой из двух женщин есть основания претендовать на первенство и они одинаково этого требуют, император, не желая вызвать еще большей ссоры, вынес такой приговор: та из женщин, которая более влюбчива, может по праву требовать первенство для себя. На том совет и закончился, все сочли приговор правильным. Обе женщины после этого уже не боролись за первенство, так как не хотели, чтобы их считали слишком любвеобильными. Что касается вас, милая, я не знаю, какой приговор был бы вынесен вам. Но неплохо было бы найти способ, чтобы распознавать любвеобильных женщин. Поскольку же речь идет о любви, которая сама по себе дело хорошее и дана нам природой, то есть, скорее, господином природы, у которого все, что Он делает, хорошо, только мы обходимся с ним плохо, — то я поставлю перед вами вот какой вопрос. Одна барышня заснула в лесу; там кто-то захотел ее похитить, и когда она защищалась, то получила смертельную рану. Поблизости как раз охотились три кавалера той барышни, они и нашли ее в плачевном состоянии. Первый кавалер сразу бросился за злодеем, который хотел ее похитить; второй от огорчения упал в обморок; третий стал ей помогать и перевязывать ее раны. Вопрос: который из трех любил барышню больше всех? Пока вы над этим думайте, а я заканчиваю свое письмо. Доброго здоровья, милая кузина.
95
Родошто, 1731, 20 septembris.
В письме, что я получил от тебя, милая кузина, перед этим, ты пишешь, что великого визиря сместили. Плачу новостью за новость: вчера от нас уехал с пышной церемонией новый визирь, которого ставят на визирство. Говорят, человек он хороший, хотя немного суровый, свидетельство чему он и показал по дороге сюда, повесив одного деревенского кади на двери его дома; можно думать, поступил он не совсем справедливо. Этого визиря зовут паша Осман Топал[342], т.е. Осман Хромой, потому как он и вправду хромой, был ранен в сражении, но разум его не хромает, потому и зовут его многоумным, хотя в жизни своей он читал и писал мало, потому как не умеет ни читать, ни писать. Это уже третий визирь с тех пор, как сместили султана. Что за короткая у них власть! Короткая, но большая. Как я вижу, новый султан послушал султана смещенного, который советовал не позволять визирям властвовать долго. Хороший это совет или нет, решай сама. Ведь когда визирь хорош, не больше ли будет пользы для империи, ежели его оставить в должности подольше? Чем дольше он властвует, тем лучше научится править, освоив как внутренние, так и внешние дела государства, и успешнее сможет решать внешние дела с иностранными министрами. Но времени на это ему не дают, потому как смещают, едва он начнет немножко разбираться в делах. Иных сбрасывают так быстро, словно им приснилось, что они были визирями. Все это наносило бы империи большой ущерб, если бы не было в этом другого смысла: ведь хотя вместе с визирем смещают всех высоких сановников, но невысокие-то сановники никуда не деваются. Когда смещают начальника канцелярии, чиновники, секретари, писари остаются, и новый начальник канцелярии сразу узнает у них, какие дела нужно продолжать, и их продолжают. Подобным же образом новый казначей узнает от подчиненных, какой порядок следует соблюдать в казне. Таким образом, новые скоро становятся старыми, и со сменой чиновников дела и порядки не меняются. Дело империи, таким образом, продолжает идти, но мне кажется, ежели бы какого-нибудь хорошего визиря оставили надолго, дела шли бы еще лучше. Но, что говорить, паша Ибрагим долго был визирем, из-за этого и случилось последнее восстание, потому как пока визирь — визирь, у него в руках очень большая власть, и почти невозможно, чтобы визирь не злоупотреблял этой властью. А этому никто никогда не учится; просто бегут, словно собака на поводке. Следовало бы придумать для них какой-нибудь способ, чтобы
