Женщина бесшумно зашла в воду и так же бесшумно поплыла навстречу течению.
«Русалка, — мелькнуло у меня в голове, — такие в старину заманивали в воду добрых молодцев».
Со стороны мельницы чуть слышно долетел разговор рыбаков. Над водой слова доносились отчетливее, громче. Их, видимо, услыхала женщина, тотчас же повернула и быстро поплыла к берегу.
Голоса рыбаков приближались. Боясь быть застигнутой врасплох, женщина наскоро вытерла полотенцем освеженное водой тело, привычным движением надела халатик и бесшумно исчезла, растворилась в прибрежных кустах.
Я долго и неподвижно сидел в своем укрытии, боясь громким вздохом или неосторожным шорохом выдать себя, а когда рыбаки почти поравнялись со мной, прыгнул с обрыва в реку и саженками поплыл на противоположный берег.
На сыром песке у кромки воды видны были следы маленьких женских ног. Я почему-то перешагнул осторожно через них и растянулся на теплом песке, щурясь от солнца.
Разросшаяся дикая смородина у берега источала терпкий, дурманящий запах. На толстой осине, наклонившейся над водой, даже в утреннем застывшем воздухе дрожала и трепетала листва, сверкая серебряной изнанкой на солнце. Неугомонные птицы заливались вовсю, радуясь ясному утру.
На обратном пути я опять увидел на старом месте, под вязом, мельника и мельничиху за завтраком. Мужчина полулежал на боку, опираясь на локоть. В расстегнутом вороте рубахи виднелась сильная волосатая грудь. Черные, с легкой проседью волосы мягкими кольцами свешивались на лоб. Из-под густых бровей глядели зеленые, по-юношески горячие глаза. Сейчас мельник выглядел не таким старым, как он показался мне при первой встрече.
Женщина сидела спиной к стволу дерева, неловко поджав под себя ноги в синих тапочках. Она аккуратно разостлала полотенце, выложила хлеб, яйца, сало, поставила бутылку с молоком. Глаза ее светились любовью и счастьем. Поравнявшись с ними, я пожелал им доброго утра и почему-то смутился, когда в ответ услышал те же слова, сказанные женщиной.
Позже, лежа в тени под телегой, я долго думал о мельнике и его жене. Юношеское воображение рисовало мне их счастливую, красивую жизнь, ничем не омраченную, ясную, как это лесное утро. И думалось мне, как хорошо жить на земле, когда рядом с тобой живут такие счастливые люди.
2
Цыган из Озерок появился на мельнице в полдень. Сначала мы услышали громкое тарахтение телеги по лесу, затем донеслась на непонятном языке протяжная рыдающая песня, и вскоре мы увидели его, сидящего на мешках и сдерживающего серую в яблоках, сильную лошадь. Был он не по-цыгански голубоглаз, с шапкой белесых волос на голове. Он легко соскочил с телеги, подошел к рузановским мужикам, занявшим за нами с утра очередь на помол.
— Добрый день, земляки! — сказал он певучим голосом и улыбнулся по-детски открыто, доверчиво. Мне показалось, что я уже давно знаю этого человека, хотя видел его первый раз.
Рузановцы нестройно ответили на приветствие и, видя дружескую улыбку приезжего, сами заулыбались в ответ.
— Значит, я крайний буду, — сказал он. Выравнивая свою повозку в хвост рузановцам и потрепав за холку неспокойную лошадь, добавил: — Сейчас, Серко, мы с тобой гулять будем. Очередь видишь какая… Загорать придется с неделю, а то и больше…
Насвистывая песенку, цыган быстро распряг лошадь. Стреножив Серка кожаными путами, поставил дугу у переднего колеса, задрал оглобли и стал развешивать сбрую. Широкоплечий, плотно сбитый, он двигался легко, пританцовывая, и с его лица все время не сходила улыбка.
Со всеми, кто стоял в конце очереди, он быстро познакомился. Вскоре мы узнали, что зовут его Василием, что он осел с прошлого года в большом ярмарочном селе и стал работать кузнецом.
— Надоело скитаться по свету, — говорил он доверительно мужикам. — Доля цыганская — доля собачья… Куда ветер дует, туда цыган путь держит. Вбил два кола, костер развел — дом готов. Огонь лицо греет, ветер спину студит, дождь сверху льет, цыганская трубка нутро калит… Живешь как у Христа за пазухой, а никто не завидует.
Неожиданно по-детски рассмеялся и пошел вдоль телег к мельнице, на ходу знакомясь с другими помольщиками.
…Вечером к нашему костру пришел белобрысый Тимка. Он поставил на землю красное ведро с трепещущейся рыбой и быстро выпалил:
— Вот дядя Федор на уху прислал… Мы сегодня ночью молоть начнем, а на рассвете домой… Будешь в Глухове — заходи. Живу возле церкви, сразу найдешь… Федю Морозова спроси, каждый укажет…
Я дружески распростился с Тимкой и принялся с дедом готовить уху. Вскоре очищенный, мелко нарезанный картофель уже варился в чугунном котелке над костром. Дед ловко счищал ножом чешую с рыб, удалял внутренности и жабры.
— Жабры окуней горечь дают, — поучал он меня, — ее потом никакими приправками не забьешь. Жаль вот, лаврушки мы с тобой не прихватили, а то бы попробовал, что значит королевская ушица…
— Есть лаврушка, есть, — донесся от телеги голос цыгана, — сейчас будет…
Я видел, как он ловко достал из-под телеги «сидор», порылся в нем и подошел к нашему костру, держа в руках круглую металлическую банку.
— У цыгана вся кухня при себе, — заговорил он, улыбаясь. — Вот тебе, дед, лавровый лист, душистый перец, бери, не стесняйся.
— Почему не взять, мил человек, присаживайся к нашей компании, гостем будешь.
— Спасибо, не откажусь.
Вскоре мы сидели вчетвером вокруг котелка с дымящейся ухой. У деда Архипа откуда-то взялась поллитровка, и через минуту широкая алюминиевая кружка заходила по кругу.
Становилось прохладнее. Ночная синева все больше опускалась на луга. С реки к темной стене бора поплыл туман, и виднелось что-то сказочное, старорусское в этих смутно-белесых языках, бесшумно плывущих на притихший, настороженный лес…
— Эх, хороша ушица, — громко прищелкнув языком, заговорил Василий. Он сидел рядом со мной, прямо на земле, картинно распахнув ворот рубахи, не замечая вечерней свежести.
— Трофим у нас уховар на всю округу один, — поняв, о чем идет речь, вставил свое слово дед Архип. — Сготовит вмиг — и пальчики оближешь…
Насытившись раньше всех, я вышел из круга и стал подбрасывать в костер сухие ветви. Захмелевший дед Трофим о чем-то оживленно разговаривал с цыганом, как со старым знакомым. Архип сразу задремал, по-смешному то опуская на грудь, то вскидывая тяжелую голову.
Вскоре Василий подошел ко мне и негромко спросил:
— Любишь костер?
— Люблю.
— Дома сидеть не будешь, дороги вдаль потянут — это как пить дать…
Он глубоко затянулся дымом трубки, о чем-то задумался и тихо добавил:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
