Юля бегло окинула слабо освещаемую приборную панель, протянутый к ней штурвал, затем перевела взгляд на темный монитор. Зря она рискнула покинуть башню, вдруг управлять этой штуковиной окажется ей не по зубам…
Скрипнул люк десантного отсека.
— Там никого нет, — послышался голос Змея, немного приглушенный. — Попробую перескочить. Раз… два…
Снова скрипнул люк. Короткая возня, сопровождаемая побрякиванием сталкерского снаряжения и несколькими бранными выражениями враз сменилась полной тишиной. Быстро и внезапно, словно произошел обрыв кинопленки.
Юля напряглась, будто собиралась принять эстафету от рвущегося прочь из тьмы Змея, но… Только безмолвие, долбящее в висках, в эту минуту правило миром. Только завывание холодного, промозглого ветра. Только нервный озноб, время от времени пробивающий тело юной воительницы как электрошок.
Никто не впрыгнул в башню «Бессонницы»…
— Змей, — сначала тихо и несмело позвала она, вскинув голову кверху. — Зме-ей.
Тишина…
— Зме-е-е-ей! — гулкий оклик, забившийся в многочисленные углы водительского отсека, вернувшись, больно ударил ее по барабанным перепонкам, но наружу так и не вырвался.
«Это все равно что кричать в гробу», — пришло ей на ум.
Вспомнился пустынный Киев в ту минуту, когда она впервые в жизни поднялась на поверхность. Мертво и холодно вокруг. Истлевшие легковушки. Местами вздутый, как простроченная банка тушенки, местами раскрошенный, словно по нему ступал динозавр-гигант, асфальт на дорогах и тротуарах. Кажущиеся покрытыми гигантской паутиной, а на самом деле изборожденные глубокими трещинами многоэтажные дома. Серые, острые как клыки, осколки стекол. И никого вокруг… Ни единой живой души, окромя мерзких тварей, шныряющих промеж домов…
И тишина…
Тишина…
— Змей! — приподняв тяжелый люк, выкрикнула она, но выглядывать наружу не стала — страх оказаться в большой волосатой лапище оказался сильнее всякого любопытства. — Зме-ей!
Былое чувство защищенности, сомкнувшееся над ее дрожащей душой панцирем из десятимиллиметровой брони, превратилось в безвыходный могильник. Лодка, которая спасла ее от акул, теперь неслась на рифы!
Приподняв люк еще выше, она снова и снова звала Змея, вращала головой во все стороны. Тени — настоящие и дорисованные воображением — продолжали свой безудержный аллюр вокруг попавшейся в ловушку Юли. Она старалась не обращать на них внимания. С безудержным остервенением она приказывала себе перестать вздрагивать от каждого призрака, мелькнувшего в свете прожектора, но поджилки все равно тряслись как в лихорадке.
Юля больше не думала о себе. Высунувшись по грудь и сложив у рта руки рупором, она звала Стахова, Змея, Бороду. Звала, ощущая каждой клеточкой своего тела, что ее никто не слышит.
Никто.
Глава 13
— Лек? — вытянув шею, заглянул на кухню Крысолов.
Ровные ряды посуды, чистые мойки, столы из нержавеющей стали, над которыми, отражая назойливые блики фонаря, поблескивали на специальных подставках наборы кухонных ножей разной величины, разливные ложки и прочие принадлежности.
Лека же там видно не было.
Между тем шорох, доносящийся из темного пространства между большим двухдверным холодильником с наклеенным на одну створку плакатом-календарем, на котором рыжело поле подсолнухов, и самым дальним пустым пристенным столом, не прекращался.
— Лек? — еще раз позвал Крысолов, всматриваясь в сплетение теней между холодильником и дальним столом, которое луч тусклого света фонаря словно боялся освещать.
— Может, он пошел на выход? — шепотом озвучил догадку Секач.
— Это вряд ли, — качнул головой Кирилл Валерьевич, не спуская глаз с места, откуда доносился слабый шорох, но так и не решаясь переступить порог кухни.
На несколько секунд в кафе застыла такая густая, непроницаемая тишина, что, казалось, можно было услышать, как звенят нити накаливания в фонариках. А потом ее разорвали резкий вскрик, донесшийся словно из погреба, и спешный топот.
Крысолов оглянулся на крик, перевел в ту сторону оружие и толкнул Секача к стене, а сам слился с пожелтевшими обоями, направив свет в дальний конец коридора.
Стрелок взмыл по ступеням с нижнего этажа, куда указывала серебристая стрелка с надписью «Номера», запыхавшийся, будто пробежал не меньше километра, побледневший, с выпученным глазом и перекошенным ртом.
— Номерок хотел снять? — подначил его Секач.
Пропустив удирающего от невидимого преследователя испуганного молодого сталкера себе за спину, Крысолов не сразу опустил оружие, продолжая всматриваться в конец коридора.
— Там еще есть, да? — спросил он, и Лек сначала закивал, а потом, поняв, что его не видят, с трудом выдавил: «Да…»
— Нужно отсюда убираться, — сказал Крысолов, но, повернувшись всем корпусом к ведущему в зал коридору, встал как вкопанный. Будто его кто-то выключил.
— Кирилл Валерьевич… — непонимающим взглядом замеряя остановившегося начальника, сказал Лек. — Они там…
Из того места, где коридор сворачивал налево и сменялся уходящими вниз ступенями, ведущими к номерам, послышался звук, напомнивший металлическое скобление. Такое может издавать рывками волочащийся по дороге лом.
Секач последним куском затерявшейся в кармане изоленты наспех примотал к своему новому оружию фонарь и направил его свет в конец коридора.
Одни догадки в уме сталкеров сменялись другими, но меньше чем через полминуты время для ответа истекло, и предмет, который был причиной скребущих звуков, предстал пред ними в своем истинном виде. Это была кирка с лунообразным, заостренным с обеих сторон молотом и длинной деревянной ручкой. Такими орудовали, когда пробивали сквозь горы железнодорожные магистрали, такими пользовались золотоискатели, такие выдавали заключенным…
Но удивление у сталкеров вызвала, разумеется, не сама кирка, а тот, кто ее волок. Это была однозначно женщина. Когда-то.
В короткой джинсовой юбке и красных туфлях на высоких каблуках, один из которых стерся до основания, а второй вот-вот должен был отвалиться вообще, она возникла из темноты, как привидение из страшной сказки. Ее тело, бледное, мертвое, в темно-коричневых и багряных пятнах, казалось, было готово переломиться пополам. Каждый ее шаг сопровождался болезненным всхлипыванием, неестественными выгибами тела, взмахами свободной руки, будто она все еще продолжала двигаться в каком-то чудовищном танце.
Секундой позже Лек заметил, как неестественно внутрь сгибается при ходьбе у нее колено левой ноги, а сама ступня тянется по земле, будто угодив в медвежий капкан.
Но хуже всего выглядела ее голова: как у истерзанной беспощадным ребенком куклы, бессильно свисающая на правую сторону и судорожно подрагивающая при каждом шаге. Она была по шею туго обмотана какой-то слизкой, лоснящейся лентой грязно-телесного цвета, на месте глаз у нее зияли две круглые прорези величиной с пятак, а узкая прямая, слегка вздернутая вверх ближе к краям прорезь, словно в хеллоуинской тыкве, заменяла ей рот.
— Что это с ней? — прохрипел Секач, уставившись на приближающуюся женщину.
И вот она, наконец заметив их полные растерянности лица или услышав голоса, остановилась, замерла, и только голова продолжала дергаться, будто бы живя собственной жизнью.
— Э-э-э, дамочка! — Секач поднял повыше смотрящие ей в грудь два ствола и осветил чудовищную голову. — Мы так понимаем, ты себя не очень важно чувствуешь? Ты вообще слышишь меня?
Разрез для рта с треском разрыва ткани приоткрылся, увеличился, принимая форму неправильного овала, и оттуда, из ее недр вырвался короткий, полный дикой боли вскрик.
Рукоятка кирки просвистела в нескольких сантиметрах от плеча Секача, перевернулась в воздухе и острым концом разрезала Леку ухо. Его спасло — причем уже не в первый раз за сегодняшний день — предчувствие, в последнюю долю секунды приказавшее отклониться в сторону.
Кирка полетела дальше, с грохотом ударилась о кухонные принадлежности, свалилась на белый кафельный пол. Все трое, с выражениями лиц как у группы туристов из глубинки, которым говорят: «Смотрите, это та самая кухня, на которой пирятинский маньяк линчевал тела своих жертв», на мгновение оглянулись, осмотрев созданный в царствии кухонного порядка хаос.
Затем быстро повернулись обратно, и оглушающий выстрел, отдавшийся гулким эхом в стенах кафе, наискось снес ей правую часть головы. Будто йогурт, брызнули в разные стороны крупными сгустками ее мозги, шлепались на пол, прилипали к стенам.
Тело пошатнулось, упало навзничь, и с огрызка, оставшегося от ее головы, мгновенно натекла целая лужа густой жидкости.
— Они нас чувствуют, — сказал Крысолов.
— Что ты имеешь в виду? — сморщил лоб Секач, выбрасывая использованную гильзу и не сводя глаз с лежащего на полу тела.
