Из динамика послышался все тот же мужской голос, только звучал теперь он немного будто бы живее и увереннее.
«Помогите! Слышите?! Мы не верим, что в большом киевском метро не осталось никого, кто бы мог нам помочь. Десятки наших посланников год назад отправились к вам с просьбой о помощи. В этот раз их всего лишь трое, но мы надеемся, что хотя бы один из них доберется и сможет передать это сообщение… — голос затих, наступила пауза, нарушаемая только иногда слышащимися из динамика потрескиваниями. — Мы готовы поверить во все, только не в то, что вас нет. Вы ведь должны быть! Господь подсказывает нам, что раз есть мы, значит, есть и вы, братья! Мы ведь не могли выжить одни… А потому мы всем сердцем верим и надеемся, что вы нас слышите. Слышите! — снова короткая пауза. — Вы не отвечаете, но, возможно, вам нечего нам сказать. Вы не помогли нам, но, возможно, вам нечем нам помочь… Мы не таим на вас злобы, мы верим, что, если бы у вас была бы возможность, вы не отказали бы нам в помощи… Мы готовы поверить во все, только не в то, что вас нет. Мы ведь не могли выжить одни…
Братья, мы на великом распутье. У нас давно закончились боеприпасы. Нам нечем обороняться. Эти существа, мы называем их ходоками… кто-то умышленно истребляет их, чтобы они не могли нам служить. И теперь единственная наша защита — это стены. Мы взорвали выходы на поверхность в обоих направлениях и сгруппировались на „Спортивной“. Нас осталось чуть больше сотни человек, включая детей и стариков, половина из которых неспособна самостоятельно обороняться. Мы вынуждены признать, что не знаем, как проистекает рост посаженного нами растения и выжило ли оно под солнцем вообще, потому что уже больше трех месяцев не покидаем пределы станции. Наш духовный наставник отец Василий сказал, что мы должны взорвать еще и вход на „Спортивную“, дабы всяческая нечисть прекратила проникать в наши жилища. Но мы боимся, братья. Боимся остаться навсегда отрезанными от мира. Мы понимаем, что это единственный способ выжить, потому что наши копья ломаются, а щиты не выдерживают натиска враждебных тварей, ежедневно и еженощно прорывающих наши посты. Но быть погребенными заживо нам куда страшнее. Вся наша надежда — на вас! Нам удалось убедить отца отложить дату взрыва на пару месяцев, но больше нам не продержаться. Мы ждем вас, как никогда раньше. Мы все еще, уповая на Божью милость, ждем от вас ответа.
Начиная с сегодняшнего дня у нас осталось восемьдесят дней надежды, братья, после чего последний канал с миром будет навсегда разрушен. Сегодня двадцать четвертое мая две тысячи сорок седьмого года от Рождества Христова».
Округлив глаза, Стахов ткнул пальцем на кнопку обратной перемотки, потом вновь на «Пуск».
«Двадцать четвертое мая две тысячи сорок седьмого года…» — послышалось из динамика.
Перемотал снова.
«…мая две тысячи сорок седьмого года…»
— Твою мать, что это значит?! — воскликнул Бешеный.
— Да они там сбрендили, — послышался сзади голос Тюремщика.
— Нет, — всматриваясь опустевшими глазами в замершие кассетные катушки, сказал Стахов. — Не сбрендили. Они записали это пять лет назад…
— О Господи, так куда мы едем? — развел руками Борода. — Они ведь уже давно взорвали все выходы! И за столько времени под землей им по-любому настал капец…
Внезапный шорох в придорожных кустах заставил их всех переметнуть внимание туда и на мгновение забыть о послании харьковчан.
— Давайте-ка к машинам, — первым поднялся на ноги Стахов и, не спуская глаз с шевельнувшегося сухого куста, попавшего под перекрестный огонь сразу нескольких фонарей, попятился назад, зажав под мышкой магнитофон. — Нужно Крысолову все это показать, пускай решает, что нам делать.
— Да, мужики, что-то мы и вправду расслабились на дорожке-то, — озираясь по сторонам, сказал Бешеный. — Двигаем отсюда, пока тут тихо. — И несколько раз провернул в руках, блеснув длинными лезвиями, ручки своих мачете.
— Тюрьма, Беш, садитесь, подброшу вас к вашей «Монстрятине», — пригласил Борода, выпрыгнув на гусеницу бронемашины и протянув руку Стахову.
Габаритные огни «Монстра» оттуда казались всего лишь маленькими мерцающими искорками, словно те, что были в глазах проклятого, фонарей «Чистильщика» же не было видно практически вообще.
— Да, будет неплохо, — согласился Тюремщик и вскочил на машину без помощи Бороды.
По пути обратно они все трое сидели на холодной броне. Стахов мог, конечно, залезть внутрь, заняв дружелюбно предоставленное Бородой место командира экипажа в башне. Но чертова солидарность пробивалась, как сорняк сквозь асфальт, даже сейчас, когда натянутые между ним и Тюремщиком струны все еще продолжали звенеть, грозя порваться в любой момент. Тюремщик же, хоть и сидел к комбату спина к спине, будто чувствовал на себе его полный укоризны взгляд, отчего краснел, как юнец в стриптиз-баре, и ловил себя на мысли, что все еще продолжает умственный спор с ним, угрожая, доказывая или оправдываясь.
До «Монстра» оставалось около двух десятков метров, когда двигатель «Бессонницы» начал чихать и давать перебои. Машина запрыгала, словно растолстевшая лягушка, и тут же начала замедляться до полной остановки. Заглох двигатель. Погас головной свет.
Крышка люка над водительским отсеком со скрипом откинулась назад, и из него показалось чумазое лицо Змея. Оглянувшись, он окинул троих сталкеров недовольным взглядом, будто если бы их здесь не было, машина не поломалась бы, и те, будто поняв намек, спрыгнули на дорогу.
— Топливный, — сказал он, не обращаясь к кому-либо конкретно. — С-сука, опять топливный фильтр забился! Ну и дерьмо же нынче это сухое горючее! Ну и дерьмо.
Из башенного люка показалась черная борода, и Стахову, в юные годы увлекавшемуся историей, командир БМП напомнил кубинского повстанца, приготовившегося декламировать бунтарские речи перед многотысячной публикой. Но декламировать ничего Борода не стал. Он лишь с негодованием посмотрел на Змея и что-то пробурчал себе под нос.
— Вам помощь нужна? — спросил Тюремщик.
— Да, может, Рыжего дать? — предложил Бешеный. — Он вроде в технике шарит.
— Нет, справимся, — ответил Змей, выбравшись из люка и захватив с собой высокий, продолговатый ящик с инструментами, на котором белыми буквами было написано: «Рем. цех». Спрыгнул вниз, поставил ящик на землю и, присев возле него, открыл. Заглянул внутрь, потыкал пальцем, пересчитал что-то, закрыл. Снял висящий на поясе шлем, надел на голову, проверил фонарь — работает.
Стахов облизал пересохшие губы, втянул через ноздри холодный воздух, посмаковал на языке привкус влажного асфальта.
— Я с вами останусь, — сказал он. — Ариец там сам справится.
— Нет-нет, — запротестовал Борода, — езжай, Илья. Тут недолго, минут десять займет. Мы вас нагоним, или уже в Пирятине пересечемся.
— Тюремщик! — не обратив внимания на протесты Бороды, выкрикнул Стахов в спину уже было схватившегося за дверную ручку кабины «Монстра» боксера, и тот повернулся в его сторону. — Поведешь. Ариец за тобой, я останусь здесь.
— Так, может, подождем и поедем все? — предложил он.
— Нет времени, — отрезал Илья Никитич. — Крысолов уже больше часа ждет нас под Пирятином на машине без крыши. Давайте, давайте, жмите.
— Тогда я с вами, — сказал кто-то.
Из темноты грациозно, словно укротительница тигров, переступая через тела сраженных ее величием животных, вышла Юлия. Как всегда, неотразимо красивая, хоть и чересчур самоуверенная, обворожительная в своем спецкостюме, с подчеркнутой налитой грудью и дерзкими линиями бедер. Ее точеная фигурка, полностью отделенная от выдохнувшей ее темноты, пленяла своей изящностью и великолепием.
— А-а-а… — Борода что-то хотел спросить, но потом либо передумал, либо так и не подобрал слов, потому лишь выдохнул: — Ладно.
Змей, явно не приветствующий новость о присутствии на борту женщины, уничижительно посмотрел на нее, но, так ничего и не сказав, пошел к задней части машины, где под десантным отсеком располагался двигатель.
Стахов удивленно окинул взглядом Юлю, одной рукой удерживающую свой «штайр», положив его дуло себе на плечо, и отступил на шаг назад, как бы освобождая ей путь.
— За пулеметом стояла когда-нибудь? — спросил он, проводив взглядом огоньки удаляющегося «Монстра».
— Илья Никитич, а для этого что, какие-то особые навыки нужны? — ответила она, скривив губы и вопросительно подняв бровь, будто ее спросили, умеет ли она пользоваться душем. — Мне встать за орудие?
Не будь у Юли личного послужного списка, благодаря которому она снискала себе авторитет и признание в сталкерской среде, и не выполняй она той работы, за которую в Укрытии мало кто хочет браться, Стахов охотно сказал бы ей, куда пойти и в какой позе стать. Но вместо этого он лишь громко выпустил ноздрями воздух и кивнул — тот день, когда они с отцом спустились на самый нижний уровень, где перерабатывались отходы, многое что в нем переменил. И хотя с тех пор он больше так никогда туда не ходил, мусорщиков — грязных, небритых, вонючих, похожих на первобытных людей — он запомнил на всю жизнь. Они упаковывали сбрасываемый сверху мусор в специальные тележки и катили их к подъемнику, попутно перебирая и выискивая что-то для себя. Они ругались, матеря другу друга, а заодно незваных гостей, но отец Ильи Никитича тогда повернул его к себе и сказал: «Молись за их здоровье, сынок; благодари Бога за то, что здесь есть эти люди. Потому что, если завтра их не станет, здесь можешь оказаться ты».
