В конце мсье Леон коротко остановился и на фигуре барона Геккерна. Из только что опубликованных писем Дантеса становится совершенно очевидной роковая ошибка предыдущих исследователей. Они считали до сих пор, что вдохновителем и режиссером любовной истории Дантеса и Н. И. был барон. Письма же со всей очевидностью свидетельствуют совершенно обратное. Несчастный дипломат, рискуя потерять свое положение, идет на поводу у своего безумно влюбленного приемного сына. В злосчастной «семейной драме» ему досталась незавидная роль — убитого горем любящего отца, а совсем не та сатанинская роль коварного интригана, достойная «Опасных связей» Лакло, каким представляет дипломата в своем письме Пушкин…
Роковой случай свел на дуэльной тропе не только близких по духу людей, но и дважды родственников: во-первых, свояков по женам, во-вторых, родных по крови — мать Дантеса была кровной родственницей Мусиных-Пушкиных…
Элита в зале восхищенно молчала, про себя удовлетворенно оценивая тонкий намек профессора на кровную связь европейских элит. Мсье Леон закончил свой замечательный доклад в духе Сирано де Бержерака — неотразимым туше «в конце посылки»: «Нельзя забывать, что дуэль между Пушкиным и Дантесом была также дуэлью между пушкинской кристальной прозой восемнадцатого века и новой" французской литературой Бальзака, которая не была принята Пушкиным до конца и которой он тайно боялся. На заснеженной дуэльной тропе сошлись постаревший Петруша Гринев и молодой Растиньяк… Само время определило победителя…»
Блестящее туше было по достоинству оценено эрудированной публикой. Таких оваций я, пожалуй, еще не слышал никогда.
Но настоящую сенсацию, как искусный постановщик, профессор приберег до самого финала.
Когда отбившая ладони, уставшая элита начала затихать в своих креслах, мсье Леон взволнованно обратился к залу:
— Господа, в этот святой день к вам хочет обратиться потомок Жоржа Дантеса. Он хочет преподнести вашему дому бесценный дар от семейства Геккернов-Дантесов.
Элита от неожиданности затаила дыхание. Отсутствие «исторического сознания» сказывалось и на ней. Со страхом они ждали появления потомка «убийцы».
Но когда на сцену одним прыжком взлетел улыбающийся, как кинозвезда, белокурый красавец в черном смокинге, элита восхищенно вздохнула и бурно заколотила усталыми ладонями.
Сияющий от счастья профессор обнял Жорика за талию.
— Жорж Дантес! Мой аспирант… Будущий профессор русской литературы!
Элита застонала. Такого не ожидал никто! Потомок «убийцы» — тоже Жорж — специалист по русской литературе! Вот она, неискоренимая связь элит! Более зримой связи невозможно было и придумать!
И тут снова вмешался неутомимый взъерошенный эрудит:
— А потомка Бенкендорфа вы случайно нам не привезли?
Элита возмущенно зашикала на него. Эрудит скорчил дикую гримасу и дернул себя за бороду.
— Мы вам его покажем сами! Вот он! Он ведет эту юбилейную конференцию! — и хам корявым пальцем указал на «пожилого ангела».
Зал замер. А Критский, подойдя к краю сцены, сказал взъерошенному хаму, как малому ребенку:
— Леня, не капризничай. Иди выпей еще рюмочку. И успокойся.
И зал подхватил сочувственно: «Леня, не расстраивайся. Иди выпей».
Взъерошенный хам не ушел. Он мрачно прислонился плечом к косяку двери и сложил по-пушкински руки на груди.
Великолепный Жорик грациозно вручил красному от смущения Константину драгоценный пакет, перевязанный золотой ниткой. В пакете находились записки Натальи Николаевны к Дантесу.
Зал встал. Дамы нервно требовали огласить немедленно содержание записок. «Пожилой ангел», сложив крахмальные крылья, убеждал их, что этого делать ни в коем случае нельзя, пока не проведена тщательная экспертиза. Критский напомнил залу слова Анны Ахматовой, которая требовала запретить тему семейной трагедии Пушкина. Дамы чуть не плакали: «Как запретить?! Это же наше! Сами же сказали, что Пушкин — наше все! Какие тут могут быть запреты?!»
Их успокоил мсье Леон. Он воздел руку, как Безумный Император, и загадочно произнес:
— Мы приоткроем вам завесу тайны! Господа, о возвышенной любви Жоржа Дантеса и Натали вам сообщит знакомая со всеми последними материалами моя ученица…
Зал настороженно молчал. Профессор добавил кокетливо:
— По воле случая ее тоже зовут Натали…— Профессор сделал паузу. — И она является невестой молодого Жоржа Геккерна-Дантеса!
Зал восхищенно охнул. А я чуть не упал со стула. Натали схватила меня за руку и прошептала в ухо:
— Приготовься! Да?
Под восторженный рев она поднялась на сцену и встала рядом с Жориком… Они стояли на ярко освещенной сцене. Он — в черном смокинге, она — в светлом вечернем платье, с талией под самые груди, как у пушкинских барышень. Она — стриженная под мальчика, темноволосая; он — с распушенными по плечам белыми кудрями. Они были созданы друг для друга…
Зал их приветствовал стоя. Только что «горько» не кричали. Я извинился перед соседями и начал протискиваться к выходу. Мне было ужасно стыдно. Я чуть не разрушил их счастье… Я, как последний подонок, чуть не воспользовался ее ревностью, ее обидой… Я готов был сквозь землю провалиться. Я пропихивал— ся по ряду между горячих, потных тел, наступал на ноги, бормотал извинения. Слава Богу, меня не замечали. Все не отрывали восхищенных глаз от сказочной пары.
Я был уже у самого края ряда, перед дверью, когда меня схватил за руку какой-то восторженный «пушкинист» в круглых очках, похожий на Тынянова.
— Вы куда? Сейчас же самое интересное!
— Извините, — вырвал я руку. — Мне нужно… Мне нехорошо…
Назойливый «пушкинист» грудью преградил мне дорогу:
— Слава, ничего не бойтесь. Прикрытие обеспечено. Непосредственно.
К своему ужасу я узнал генерала Багирова…
9
«Маньячный бред»
Мы с генералом Багировым сидели на самом краю ряда. Он цепко держал меня под руку, а сам не спускал глаз с Натали.
— Какая женщина! И мальчик и девочка — непосредственно. Как она провела мое прикрытие! Гениальный агент! Вы убедились, Слава?
Натали подошла к трибуне.
Должен объяснить, что слово «трибуна» я употребил по привычке. Это был современный пюпитр на выдвижном металлическом штативе. Он не скрывал великолепной фигуры и модных ног, которые, благодаря высокой талии на платье, начинались от грудей.
Всклокоченный эрудит, стоявший у двери, восхищенно воскликнул:
— С такими «пушкинистами» я готов читать Пушкина дни и ночи!
Последнюю фразу он обратил какой-то сердитой полной даме в президиуме. Зал захохотал. И Натали засмеялась искренно.
— Мерси, мсье. Уж если вы первый начали, да? Позвольте и мне сказать два слова в ваш адрес, да?
— Да! Да! Да! — замотал косматой головой эрудит.
— Мерси, — опять поблагодарила его Натали. — Сначала я хочу ответить на ваше замечание насчет русских женщин. Помните? Да?
— Про генную память о татарском иге! — напомнил всему залу эрудит.
— Вот именно, — лучезарно улыбалась ему Натали.— Вы ошибаетесь, мсье. Или в вас говорит обида за то, что русские женщины вас недооценивают. Да? Они великолепны! Мой жених, да? — она повернулась к подсевшему в президиум Жорику. — Он чуть не потерял в Петербурге голову… Да?
Жорик заржал во весь рот и захлопал в ладоши, будто Натали отпустила ему комплимент.
А она продолжала:
— Я могла уехать из Петербурга совсем одинокой. Да? Если бы нас с моим женихом не связывали общие интересы.
Жорик тут же перестал хохотать. И уставился на Натали удивленно. Зал недоуменно молчал. А генерал наклонился ко мне.
— И красавец — агент! Непосредственно!
Натали обратилась к застывшему с открытым ртом косматому эрудиту:
— А второе мое замечание — насчет русских мужчин. Да?
Генерал впился в мою руку:
— Неужели все о вас расскажет?
Натали задумчиво улыбнулась косматому.
— Мсье, вы обвинили Россию в отсутствии «исторического сознания», да?
Косматый гордо кивнул.
— Мсье, здесь, в Петербурге, я впервые увидела белую ночь. Да? Когда на небе одновременно догорает закат и разгорается заря… Здесь, в Петербурге, я впервые поняла, что такое — историческое сознание. Да? Это когда причина и следствие существуют одновременно… Да?
— Красиво! — похвалил ее косматый. — А при чем тут русские мужики?
Натали смущенно улыбнулась.
— Мне открыл это русский мужчина.
— Пьяный! — уточнил косматый.
— Жють-жють, — засмеялась Натали.
А косматый громко захохотал.
— Русский мужик по пьяни и не такое может ляпнуть! Вы еще плохо знаете русских мужиков, мадам!
— Мадемуазель, да? — поправила его Натали.
— Тем более! — возликовал почему-то косматый.
Натали подождала, когда он успокоится, и сказала:
— Вы правы, мсье. К сожалению, я еще очень плохо его знаю. Да?
