— Слушай! Я не успел переписать статью, — я схватил листы. — Это же черновик! Краткие тезисы. Ты не поймешь ничего!
Она спросила спокойно:
— Но ты их поймешь, Слава?
— Я-то пойму.
— Тогда нет проблемы. Да?
Я не понял ее, и она мне объяснила:
— Я начну свое выступление, а потом позову из зала тебя. Да? Ты им сам прочитаешь свою статью. Да?
— Ты с ума сошла! — Я плюхнулся в кресло.
Она подсела ко мне на колени.
— Так надо, Слава. Да? А потом я с тобой рассчитаюсь, — она гладила мои волосы. — Я очень хорошо с тобой рассчитаюсь… Да? — она поцеловала меня. — Ты мне сразу очень понравился. Да? — она покраснела и засмеялась тихо. — Видишь, как я тебя хочу? Да? Но сейчас нельзя… Да?… Потом будет лучше… Потом будет очень кр-р-расиво… Да?
У меня голова кружилась. Она прижалась щекой к моему подбородку.
— Слава, разве так встречают любимую женщину?
— Как? — глупо улыбался я.
— Ты небрит, Слава, — она встала с моих колен. — Иди побрейся! Ты должен отлично выглядеть! Да?
— Зачем это? — заупрямился я.
И она, прищурив перламутровые глаза, объяснила:
— Чтобы они тебя не приняли за сумасшедшего алкоголика. Я приготовлю тебе еще одну таблетку. Да?
Она тряхнула перед моим носом белым цилиндриком и походкой топ-модели, качая бедрами, вышла на кухню…
Я понимал, что снова попадаю на «чертово колесо», снова меня затягивают в какую-то авантюру… Но сопротивляться я уже не мог, я думал только о том, что будет после доклада…
Я был в каком-то наваждении…
8
Доклад
Эту конференцию, или как там ее назвать, довольно подробно описала в своих отчетах «четвертая власть». Отсылаю вас за подробностями к газетам от 5-го июня.
Мне запомнилась неимоверная духота и теснота в крохотных фойе перед залом. Все знали друг друга, шумно раскланивались, целовались. Я не знал никого. Я изнывал в своем «прикиде от Версаче», надетом по настоянию Натали. Пока я брился в ванной, она его успела отгладить. (Если помните, после бурных приключений в ночь на второе июня «прикид» мой находился в самом плачевном состоянии.) Душно в нем было ужасно. В фойе терпко пахло потом и французскими духами.
Я должен извиниться за то, что не называю фамилий выступавших на конференции. Повторяю, в этом звездном собрании я никого не знал. Но звездность их чувствовал по смелым восклицаниям и свободным манерам. А главное — по строгим, элегантным охранникам на мраморной лестнице.
Открыл конференцию высокий, чуть сутуловатый улыбчивый человек, назовем его «официальное лицо».
Для начала «лицо» поздравило всех с хорошей погодой, предположило, что сама природа сделала такой великолепный подарок своему вдохновенному певцу. Но по красным, потным лицам присутствующих «лицо» поняло, что природа с подарком переусердствовала. «Лицо» улыбнулось залу. Закинув пиджак за спину, как на предвыборном плакате, «лицо» предложило то же сделать присутствующим:
— Мы же работать сюда пришли, а не мучиться.
Этот лозунг приняли со сдержанным воодушевлением, скептически засмеялись, шумно задвигались, снимая пиджаки. Я тоже хотел скинуть «прикид», но Натали не позволила, шепнула мне на ухо:
— Им можно. Да? Тебе — нельзя.
Я удивился, но спорить не стал. Всю конференцию поэтому я слушал вполуха. «Но это хорошо!» — как говорит генерал Багиров. Это избавляет вас от ненужных подробностей.
Официальное лицо повторило знакомый лозунг: «Пушкин — наше все!» — и выразило надежду, что юбилей поэта обратит наконец внимание правительства на бедственное положение культуры и науки.
«Лицу» нестройно зааплодировали. Какой-то потный толстяк заметил громко: «Культура зависит от сантехника и прораба!» (Кого он имел в виду — я не понял.) А «официальное лицо», извинившись, покинуло конференцию.
Следующий выступающий был директор (чего — я прослушал). Высокий седой человек в золотых очках с виноватой улыбкой тоже говорил о Пушкине. О том, что Пушкин для России — больше чем поэт. Вспомнил молодого Есенина, читающего у памятника Пушкину на Тверском бульваре свои стихи: «Мечтая о могучем даре того, кто русской стал судьбой». С виноватой улыбкой директор попросил всех согласиться с народным поэтом: Пушкин — судьба России! В зале напряженно молчали. И тогда директор начал смущенно возмущаться «перегибами», как он выразился, в великолепном всенародном юбилее. Оказывается, в Москве, рядом с храмом у Никитских ворот, где венчался Пушкин с Гончаровой, московские власти открыли фонтан «Саша и Наташа», а где-то на Арбате ретивые предприниматели назвали— свое бистро «Арина Родионовна», поскольку «верная подружка бедной юности» поэта любила пропустить за компанию кружечку-другую. С полной кружечкой и встречает «Арина Родионовна» на Арбате своих новых клиентов. Директор, пожимая плечами, возмущался, что в модных московских бутиках на манекенов нацепили пушкинские цилиндры и украсили их щеки бакенбардами. И все потому, что Онегин был «как денди лондонский одет». И уж совсем неизвестно, почему появилась водка «Пушкинъ». Очевидно, чтобы было кого с похмелья «добрым словом» поминать… В конце своей речи директор развел руками и жалобно вопросил:
— Зачем это все делается? Неужели для того, чтобы имя Пушкина надолго набило оскомину? Чтобы закрыть пушкинскую тему еще лет на двести?… А может быть, и навсегда…
В зале возмущенно шушукались, а на трибуне, как черт из табакерки, появился косматый человек с взъе— решенной бородой. Я так и не понял — появился он по программе или, что называется, «не в силах молчать»? Зал его встретил аплодисментами. И человек, удивительно похожий на лиговского бомжа, набросился, не стесняясь в выражениях, на несчастного директора. Он упрекал его за то, что тот до сих пор оплакивает Пушкина, как «свежего покойника», а Дантеса до сих пор считает чуть ли не «заказным киллером». (Хотя про Дантеса директор ни словом не обмолвился.) Потом эрудированный бомж заговорил об «историческом сознании», которого начисто лишена Россия. В отличие от всех цивилизованных государств Россия, оказывается, до сих пор живет «рабским, феодальным мифологическим сознанием». Русские мужики пьют так, будто бы только что проводили в несчастный поход полки князя Игоря, любой кавказец может запросто овладеть русской женщиной, потому что они (русские женщины) хранят в генах память о татаро-монгольских насилиях. Натали в этом месте больно толкнула меня локтем. А зал довольно хохотал. Бомжа обожали за язвительный ум, за грубую резкость, за голую правду…
Закончил он свое выступление, потрясая в такт словам тощим кулачком, будто забивал гвозди в фоб несчастного директора:
— Хватит рыданий над «свежим покойником»! Слава предпринимателям, превратившим классика в кич! Пушкина — в музей для чокнутых почитательниц! К черту мифы! Займемся наконец делом!
Ему бурно аплодировали. Натали смотрела на меня удивленно. Я тоже не понимал, каким делом хотел заняться бомж и почему Пушкин так сильно мешал ему в этом? Бомж, оскалив гнилозубый рот, устало отмахивался с трибуны от своих поклонников. Тут же, на трибуне, он сунул в рот «беломорину» и прямо со сцены, шумно хлопнув дверью, вышел в фойе.
Из-за столом президиума поднялся «пожилой ангел». Рукава-крылья его накрахмаленной сорочки торчали вызывающе, как у орла, готового ринуться из-под облака на жертву. Я думал, он сейчас набросится на распоясавшегося бомжа, — ничуть не бывало. Торжественно и грозно Критский объявил выступление французского гостя, профессора русской литературы мсье
Леона. И пока профессор поднимался из зала на высокую сцену к трибуне, Критский, грозно обведя очами зал, начал демонстративно аплодировать. Взмахи крыльев-рукавов задали темп всему залу. Счастливо улыбающийся профессор появился на освещенной трибуне под дружное скандирование. Он начал свой сенсационный доклад с благодарности за то чувство счастья, которое он, француз, испытывает среди российской элиты. Он чувствует здесь себя как дома. Потому что интеллектуальная Россия ничем не отличается от интеллектуальной Европы. И поэтому Пушкин — первый российский интеллигент — является общеевропейским достоянием! Сегодняшний юбилей поэта празднует вся просвещенная Европа!
Профессору шумно зааплодировали. Вдруг прямо перед нами поднялся какой-то здоровенный негр и начал что-то гортанно кричать по-французски. Зал смолк. Я спросил у Натали, что происходит. Она объяснила: негр очень обиделся на то, что Пушкина причислили к Европе. Он — этот здоровый негр — тоже потомок эфиопского вождя и не позволит европейцам нагло присваивать африканское достояние! Негра пытались успокоить соседи, но он только больше разгорячился, размахивая в воздухе какими-то бумажками. Лица его в полутьме было не видно, сверкали только белые зубы и влажный розовый рот. Зал окаменел. Натали, отсмеясь про себя, перевела мне, что негр уже оформил в какой-то правозащитной организации документ, по которому все авторские права на издание Пушкина принадлежат его племени. Негр требует немедленно подтвердить, что Россия обязуется выплатить ему все авторские гонорары за издания Пушкина со дня его смерти. «Четвертая власть» в своих отчетах назвала это «юридический казус». Ждать, чем кончится этот «юридический казус», пришлось недолго.
