Обвинения в расточительстве и распутстве, которые он не побоялся выдвинуть против мистера Викхема, поразили ее чрезвычайно; тем более, что она не могла привести доказательств их недостоверности. Никогда раньше не слышала о мистере Викхеме, пока тот не поступил в Н-ский милицейский полк, сделав это по совету молодого человека, которого он когда-то немного знал раньше, а потом случайно встретил в Лондоне. О его прежней жизни никто в Гертфордшире не знал ничего, кроме того, что он сам о себе рассказал. Что касается его настоящего характера, то даже если бы сведения об этом существовали, все равно у Элизабет не возникло бы желание ими поинтересоваться. Выражение его лица, голос и манеры сразу же утвердили его как обладателя всех возможных добродетелей. Она пыталась вспомнить хоть какой-то пример добропорядочности, хоть какой-то очевидный признак целостности характера или великодушия, которые могли бы защитить его от обвинений мистера Дарси или хотя бы, при общем преимуществе добродетели, компенсировать то, что она всячески пыталась представить как случайные грехи, а мистер Дарси считал глубоко укоренившимися ленью и пороком. Но ни одно такое воспоминание не пришло ей в голову. Мистер Викхем как стоял у нее перед глазами – во всей прелести своего внешнего вида и манер, и она не смогла вспомнить ни одной существенной добродетели, кроме одобрительного отношения всех соседей и уважения сослуживцев, которые он заслужил своей общительностью. Достаточно долго поразмышляв над этим моментом, Элизабет потом снова принялась за чтение. Но – увы! – дальнейший рассказ о посягательстве мистера Викхема на мисс Дарси нашел определенное подтверждение в ее разговоре с полковником Фитцвильямом, который состоялся не позднее утром прошлого дня. Наконец правду обо всех подробностях рассказа ей пришлось искать непосредственно у полковника Фитцвильяма, от которого она недавно получила сведения о его опеке над своей кузиной во всех ее делах и чей характер ставить под сомнение не было никаких оснований. В какой-то момент Элизабет даже решила-таки обратиться к нему, но эту идею сначала пришлось признать неуместной, а потом вообще отбросить из-за убеждения, что мистер Дарси не рисковал бы, выдвигая такое предложение, если бы заранее не заручился поддержкой своего кузена.
Она прекрасно помнила все, о чем шла речь в ее разговоре с Викхемом во время их первой вечерней встречи у мистера Филипса. Многие его фразы еще были живы в ее памяти. Лишь сейчас Элизабет была поражена неуместностью его поведения и разговоров с человеком абсолютно незнакомым и удивилась, почему она не задумалась над этим раньше. Лишь теперь она увидела всю бестактность его самовосхвалений и расхождение между заявлениями и поведением. Она вспомнила, как Викхем хвастался, что не боится встречи с мистером Дарси, что он будет стоять на своем, а Дарси пусть уезжает, однако на следующий же неделе предпочел не появляться на балу в Недерфилде. Элизабет вспомнила также, что, пока недерфилдское общество не уехало в Лондон, он никому, кроме нее, о своей истории не рассказывал, но после того, как компания уехала, эту историю начали обсуждать повсеместно. И тогда уже ничто не могло сдержать Викхема, никакие соображения приличия не мешали ему порицать плохой характер мистера Дарси – и это несмотря на его заверения в ее присутствии, что уважение к покойному мистеру Дарси всегда удерживало его от нападок на его сына.
Теперь все связанное с Викхемом предстало в совершенно ином свете! Теперь стало ясно, что его ухаживания за мисс Кинг были вызваны всего лишь отвратительными меркантильными соображениями, а ее не такое уж и большое приданое свидетельствовало не об умеренности его запросов, а о его страстном желании ухватить хоть что-нибудь. Теперь было ясно, что его поведение по отношению к ней не могло иметь под собой какого-то серьезного мотива: он или составил ложное представление о ее приданом, или просто радовал свое тщеславие, поощряя ее чувства, она их так неосмотрительно продемонстрировала. Всякое стремление защитить его становилось все слабее и слабее; и она – все больше и больше склоняясь на сторону мистера Дарси – не могла не вспомнить, что как-то давно мистер Бингли, когда его спросила Джейн, указал на полную правоту мистера Дарси в этом деле. Какими бы надменными и отталкивающими ни были его манеры, она никогда за все время их знакомства (которое в последнее время весьма сблизило их и дало ей хорошее представление о его привычках) не видела и не слышала ничего такого, что охарактеризовало бы его как человека беспринципного или несправедливого, ничего, что свидетельствовало бы о его безбожных или аморальных привычках. Родственники и знакомые мистера Дарси ценили и уважали его – даже Викхем отдавал ему должное как брату. Она часто слышала, как он чрезвычайно нежно отзывался о своей сестре, и это свидетельствовало, что в определенной степени он может быть хорошим. Если бы его поступки действительно были такими, каковыми их пытался преподнести Викхем, то такое ужасное надругательство над справедливостью не могло бы пройти незамеченным обществом и дружба такого приветливого мужчины как мистер Бингли с человеком, способным на такое, была бы невозможной и непостижимой.
Элизабет стало за себя ужасно стыдно. Ни о Дарси, ни о Викхеме не могла она думать, не чувствуя при этом, какой слепой, предвзятой, страстной и глупой она была.
«Как отвратительно я вела себя! – вскрикнула она. – Я, хваставшаяся проницательностью! Я, так ценившая себя за свои способности! Я, часто высмеивавшая щедрость и доброту своей сестры и находившая утешение в тщетной и достойной всякого осуждения недоверчивости. Какое унизительное открытие! Однако – какое справедливое унижение! Даже если бы я любила – и то я бы не была столь трагически ослепленной. Не любовь, а тщеславие – вот что привело к такой глупости. Радуясь вниманию со стороны одного человека и оскорбленная его отсутствием со стороны другого, уже в самом начале нашего знакомства я стала жертвой невежества и предвзятости, прогнав от себя здравый смысл, хотя должна была сделать наоборот. До этого момента я просто себя не знала».
От себя к Джейн, от Джейн к Бингли – именно в таком направлении двигались ее мысли, и вскоре она вспомнила, что в этом моменте объяснение, которое дал мистер Дарси, было явно недостаточным, поэтому она снова его перечитала. На этот раз впечатление было совсем другим. Теперь она, признав правоту его утверждений в одном из случаев, не могла не признать ее и во втором. Мистер Дарси заявил, что совершенно не подозревал о любви ее сестры к мистеру Бингли, и теперь Элизабет вспомнила, что Шарлотта всегда была такого же мнения. Не могла она также отрицать справедливость характеристики, которую он дал Джейн. Элизабет поняла, что чувства ее сестры, какими бы страстными они ни были, внешне проявлялись лишь незначительно, а вид ее – всегда веселый и жизнерадостный – вовсе не обязательно должен ассоциироваться с чувствительностью и впечатлительностью.
