— А судья решит в пользу папы?
— Мы еще не знаем, что он решит. Но я думаю, что вам нужно знать, что дети могут приехать сюда. Миссис Касталлак ведет себя не очень разумно, и судья может решить, что ей нельзя оставить даже девочек. Но что бы ни случилось с девочками, папа почти наверняка получит опекунство над мальчиками, поэтому…
— Надо всеми мальчиками? — спросил я. — Даже над тем, что был в Брайтоне?
— Филипом? Да, конечно. Он лишь ненамного старше тебя, поэтому я уверена, что вы с ним скоро подружитесь.
Я замолчал. Даже тогда я уже знал, что мы с Филипом никогда не станем друзьями.
В конце рождественских каникул Уильям заболел, и мне не разрешили ехать в школу, пока карантин не закончился. У него была дифтерия. Мама неотлучно была при нем, а папа, который от усталости тоже выглядел нездоровым, мотался между комнатой больного в Алленгейте и судами в Лондоне. Наконец мне разрешили вернуться в школу, а Уильям, которому к тому времени стало немного лучше, остался медленно выздоравливать дома. В марте мама повезла его на две недели в Швейцарию, чтобы он окончательно поправился. Я завидовал ему, потому что он развлекался в Альпах, в то время как мне приходилось упорно учиться.
Когда я приехал домой на весенние каникулы, папа встречал меня на вокзале, а рядом с ним на платформе стоял худой, бледный Уильям, который недавно вернулся из Швейцарии.
— Уильям! — радостно кинулся к нему я. — Ты хорошо провел время? Спасибо за открытку! У тебя по-прежнему осложнение на сердце?
— У меня высокое давление, — важно сказал Уильям, — но в остальном я здоров, спасибо.
Папа обнял меня и погладил по голове:
— Ты хорошо доехал?
Я кивнул и осмотрел платформу:
— А где мама?
— Она ждет тебя дома, — сказал папа, — с детьми.
Я остановился как вкопанный. На секунду я встретился взглядом с глазами Уильяма, темными и внимательными. Он на момент состроил гримасу.
— Со всеми детьми, — сказал папа, подумав. — Я привез девочек и Хью неделю назад, а Маркус и Филип приехали из школы в Суррее позавчера. А теперь давай найдем твой багаж и поедем домой.
Как только мы остались одни, я прошипел Уильяму:
— Почему ты не написал мне об этом? Ты ни словом не обмолвился об этом в своих письмах!
— Меня мама просила, потому что не хотела, чтобы ты волновался так далеко от дома. А когда я болел, то все равно писать не мог…
— Какие они?
— Ну, Маркус вполне приличный парень, Хью довольно безобиден, девчонки — просто девчонки, а Филип — это просто кошмар. Самый противный тип, какого я знаю.
У меня волосы встали дыбом.
— Я так и знал, — сказал я. — Я так и знал. Я к нему даже не подойду.
— Придется. Ты будешь жить с ним с одной комнате.
— Что?!
— Спален на всех не хватает. Я живу в одной комнате с Маркусом, и папа сказал, что поскольку вы с Филипом одного возраста…
Я пошел от него прочь. Я прошагал по платформе, подошел к папе и объявил твердо, как только мог:
— Папа, я не хочу жить в одной комнате ни с кем, кроме Уильяма. Не можешь ли ты устроить так, чтобы…
— В карету, Адриан, — коротко сказал папа. — Семейные дела на платформе не обсуждают.
В карете я опять попробовал гнуть свое.
— Папа, я не против жить в одной комнате с Уильямом, но я не хочу жить с…
— Ты сделаешь так, как тебе велят, — сказал он резким, твердым голосом, каким никогда прежде со мной не разговаривал, — и точка!
Я замолчал. Я смотрел на него, мои щеки горели, и я подумал в отчаянии: мы ему больше не нужны. Ему нужны другие дети. И когда карета покатила к Алленгейту, слезы неожиданно защипали мне глаза.
5
Нас вышла встречать мама, она обняла меня так же тепло, как и всегда. Она выглядела совсем как раньше и была так спокойна, что я обнимал ее немного дольше, чем раньше. Когда я наконец ее отпустил и повернулся к открытой двери, я увидел две пары голубых глаз, с любопытством меня разглядывающих.
— Дорогой Адриан, — сказала мама, — познакомься: это Хью, а это Жанна. Хью семь лет, а Жанне пять.
Я холодно на них посмотрел. Маленькая девочка повернулась и в смущении убежала в холл, а мальчик улыбнулся мне. У него была очень приятная улыбка, открытая и искренняя. Золотистые волосы и голубые глаза придавали ему очень невинный вид.
— Ну же, Адриан, — сказал папа. — Где же твои манеры?
Щеки мои опять запылали.
— Привет, — сказал я мальчику.
— Здравствуй, — вежливо ответил Хью и протянул руку.
Помедлив, я пожал ее и отвернулся.
— Как поживаешь, дорогая мама? — четко произнес я. — Спасибо за чудесные открытки из Швейцарии.
— Они тебе понравились? Там так красиво, в следующий раз тебе тоже надо будет поехать и увидеть все своими глазами, — она взяла меня за руку и крепко ее сжала. — Пойдем, ты познакомишься с Маркусом и Марианой.
Маркус уже стоял в холле. Он был высокий, крепко сбитый, у него была ободряющая, дружелюбная улыбка.
— Привет, Адриан, — сказал он и тоже протянул мне руку. — Уильям много о тебе рассказывал. Так приятно наконец тебя увидеть.
Его глаза, светло-голубые, как и у Хью, были чисты, искренни и спокойны. Но почему-то я не мог им доверять. На секунду я представил себе, что меня забрали от мамы и из Алленгейта и отправили жить среди чужих; мне пришло в голову, что я не испытывал бы никаких дружеских чувств к новым людям. Я подумал: они притворяются. Они ненавидят нас так же, как мы ненавидим их. На самом деле они не хотят с нами дружить.
Мы пошли в гостиную. На подоконнике в классической позе сидела самая красивая девочка, какую я когда-либо видел. У нее были темные, красиво уложенные волосы, розово-белая кожа и все те же светло-голубые глаза.
Я подумал: как странно, что у них у всех эти ужасные глаза, и неожиданно вспомнил Брайтон, женщину в платье кричащих цветов, ее ледяной взгляд.
— Привет, — сказала Мариана, расправляя складки своего изящного белого платья, и осмотрела меня с головы до ног, взмахнув длинными темными ресницами.
Я переминался с ноги на ногу, потрясенный ее женственностью, и обрадовался, когда Хью весело спросил:
— А ты видел на дороге автомобили, Уильям?
— Только один.
— Как здорово! Мариана, надо было поехать с ними на станцию, как папа предлагал, и мы бы тогда тоже увидели автомобиль!
— Мне не нравятся автомобили, — сообщила Мариана.
Мама сказала:
— Жанна! Не стесняйся, дорогая, пойди поздоровайся с Адрианом!
Но малышка, стоявшая за диваном, только спрятала лицо в мамины юбки и не посмотрела на меня.
— Позвони к чаю, пожалуйста, Роза, — попросил папа, входя в комнату. — Маркус, а где Филип?
Наступило неловкое молчание.
— Не знаю, папа, — ответил Маркус.
Было так странно слышать, что какой-то незнакомец, обращаясь к моему отцу, называет его «папой». Мне это не понравилось. Я разозлился.
— Ну, — коротко заметил папа, — если Филип не хочет чаю — это его дело, пусть ходит голодный. Ты голоден, Адриан?
— Да, — сказал я. — Очень.
Должно быть, это прозвучало воинственно, что на меня совсем не похоже, но папа только улыбнулся мне и предложил пойти помыть руки, пока горничная Финч принесет чай.
Я убежал, но вместо того чтобы отправиться вниз мыть руки, пробежал по холлу и помчался наверх в свою комнату.
Где-то плакал младенец. Я состроил гримасу и, вне себя от того, что мой собственный дом наводнило целое племя нежеланных чужаков, распахнул дверь своей комнаты с такой силой и треском, что она чуть не слетела с петель, и вошел, все еще дрожа от негодования, в свое убежище.
Но оно больше не было таковым. У стены находилась вторая кровать; полки с моими книгами оказались сдвинуты; в углу стоял еще один комод. Я застыл, кипя от гнева, что в моей комнате произвели перемены без моего согласия, а потом, почувствовав, что за мной наблюдают, развернулся и увидел мальчишку, которого видел в Брайтоне.
Он сидел. На моей кровати. Мое шумное вторжение потревожило его, и он протирал глаза, словно после сна.
Мы смотрели друг на друга.
— Это моя кровать, — заявил я.
Он не ответил. Продолжал на меня смотреть.
— Убирайся.
Он ничего не сказал. Я уже был готов, стиснув зубы, кинуться на него, когда он встал и подошел к столу. Он писал письмо. Я увидел листок, вырванный из тетради, и несколько букв, написанных тупым карандашом.
— Адриан! — крикнула мама из холла. — Чай готов!
— Иду! — ответил я.
Я еще раз посмотрел на мальчишку, но он стоял ко мне спиной и не повернулся. Я вышел, медленно спустился в холл и заметил, что мама выходит из своего маленького будуара.
— Мама, — быстро спросил я, — почему я не могу жить в одной комнате с Уильямом? Я не хочу жить с Филипом. Почему я должен с ним жить?
