— Тебе бы следовало послушать, что говорили другие слуги, — продолжала Мариана. — Я-то думала, что они будут против папы и станут жалеть маму. Но они говорили: она должна была знать, что этого следовало ожидать, если выходишь замуж за Пенмара — правда, смешно, что они считают папу Пенмаром, как бабушку? — и что если бы она была умнее, то не устраивала бы такого скандала. Они говорили, что такое случается, когда напускаешь на себя важность и пытаешься притворяться тем, кем ты не являешься. Они говорили…
— Заткнись, — сказал Филип.
Я был так удивлен, услышав его голос, что с грохотом уронил вилку. Мы все на него уставились.
— Но это правда! — с вызовом заявила Мариана. — И если хочешь знать, няня и мисс Пич тоже не очень-то ее жалели. Мисс Пич сказала…
— Закрой свой глупый рот!
— Пожалуйста, перестаньте, — попросил Маркус. — Не надо. Пожалуйста.
— Нет, честное слово! — сказал Уильям. — Разве можно так разговаривать с девочкой!
— Мне все равно, — сказала Мариана, сжимая свой красивый ротик цвета розы в жесткую, злую линию. — От него я никогда не ожидала вежливости. Жаль, что маме не разрешили оставить его себе в Пенмаррике. Не понимаю, зачем он здесь папе.
— Послушайте, давайте не будем больше об этом говорить, — предложил Маркус. — Это так неприятно, что когда я об этом думаю, у меня желудок завязывается в узел, и я совсем не могу есть этот прекрасный ужин. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
— Почему ты не сбежал? — спросила Мариана Филипа. — Мне очень жаль, что ты не сбежал. Скатертью дорожка!
— Нет, честное слово! — снова произнес Уильям, ужаснувшись. — Вы что, всегда так между собой разговариваете?
— Как я мог убежать? — закричал Филип на Мариану. — Если бы я сбежал, папа привез бы меня обратно, побил, а маму посадили бы в тюрьму за то, что она ослушалась судью! Как я мог сбежать?
— Маму не могут посадить в тюрьму, — сказал Маркус, побелевший как полотно. — Не могут.
— Могут! Она сама мне сказала! «Тебе надо ехать с папой, — сказала она мне, — потому что если я оставлю тебя при себе, то меня посадят в тюрьму за то, что я ослушалась судью. Тебе нельзя жить со мной», — говорила она и все плакала, плакала так, что я почти не понимал ее слов…
— А когда она прощалась со мной, то не плакала, — сообщила Мариана. — «До свидания, дорогая, — сказала она мне, — я буду очень по тебе скучать». Фи! Ей было все равно. Когда она думала, что может оставить тебя, она с радостью прощалась со мной. Но меня она не проведет! Я знаю!
— Она, должно быть, думала: «Скатертью дорожка!»
— О! Противный, гадкий мальчишка!
— Мариана, не надо, не надо!.. — в ужасе воскликнул Маркус, но было уже поздно. Мариана дала Филипу звонкую пощечину, а он вскочил на ноги и толкнул ее так сильно, что она отлетела к стене и разрыдалась.
— Нет, честное слово! — повторил Уильям в третий раз. — Где ты воспитывался, Филип? Разве тебе не говорили, что девочек бить нельзя?
— Не плачь, Мариана, — сказал ужасно расстроенный Маркус. — Пожалуйста. Я этого не вынесу. Не плачь.
Мариана рыдала в изящный кружевной платочек.
— Послушай, — сказал Уильям Филипу, — мне кажется, тебе надо извиниться. Мне кажется…
— Кому какое дело, что ты думаешь! — закричал Филип, побагровев от гнева. — Кто ты такой? Кто ты такой, чтобы мне указывать, чтобы…
Мама вошла в комнату.
Мы повернулись к ней. Мариана прекратила всхлипывать и позволила Маркусу поднять ее на ноги. Наступила тишина.
— Боже мой, — спокойно сказала мама. — Ужин остынет. Я думала, вы настолько голодны, что не будете ругаться, по крайней мере, пока едите. Уильям и Адриан, сядьте и доешьте все, чтобы на тарелке ничего не оставалось. Мариана, дорогая, что случилось?
— Ничего, — сказал Маркус, прежде чем Мариана смогла открыть рот. — Совсем ничего. Все нормально, спасибо, миссис Парриш.
— Ты в порядке, Мариана?
Мариана высморкалась и бросила косой взгляд на Маркуса.
— Да, тетя Роза.
— Хорошо. Тогда садись и ешь. Я на всякий случай принесла еще один кувшин молока. Хочешь еще, Филип?
Филип, не говоря ни слова, вышел из комнаты.
— Мама, — сказал я в ярости, — мама, это Филип виноват. Филип ударил Мариану, и она…
— Адриан, — с нажимом произнесла мама, — я не хочу, чтобы вы друг на друга ябедничали. Маркус и Мариана не жаловались на Филипа. Если их ссора не имела к тебе никакого отношения, тебе не на что жаловаться.
Какое-то темное чувство, слишком сильное для понимания, заставило меня положить нож и вилку и отодвинуть стул.
— Я иду в постель.
— Очень хорошо, дорогой, — сказала мама. — Ты, должно быть, устал с дороги. Через четверть часа я приду пожелать тебе доброй ночи.
Я поплелся наверх, кипя от ярости, и с удивлением обнаружил, что Филип тоже раздевается. Мы молчали. Я сходил в ванную, помылся, вернулся и прочел несколько страниц, ожидая маму.
Она пришла через пять минут. Филип уже лежал в постели, глаза его были закрыты.
— Ты был в ванной, дорогой? Помыл за ушами?
— Конечно, — ответил я холодно.
Она улыбнулась, и неожиданно я прижался к ней и зарылся лицом ей в грудь.
Она поцеловала меня:
— Не забудь помолиться.
Я привычно начал читать «Отче наш» с долженствующими присовокуплениями: «Господи-помилуй-маму-и-папу-и-Уильяма-и-всех-бедных-и-страждущих-аминь», — закончил я и, поднимаясь с колен и укладываясь в постель, украдкой посмотрел на неподвижную фигуру Филипа.
— Спокойной ночи, дорогой. — Она снова поцеловала меня и подоткнула одеяло: — Спи спокойно.
— Спокойной ночи, мама.
Она подошла к другой постели.
— Спокойной ночи, Филип, — сказала она, поцеловав в щеку и его.
Он ничего не сказал. Он притворялся, что спит, но я знал, что он не спит. Она подоткнула и расправила его одеяло. Затем выключила свет и вышла, закрыв за собой дверь.
Наступило долгое молчание.
— Ты что, безбожник? — запальчиво спросил я в темноте. — Ты что, не молишься?
Никакого ответа.
— Я думаю, ты безбожник, — сказал я. — Тебя воспитали безбожники, а твоя мать — ведьма.
— А я думаю, — произнес он громким, ясным голосом, — что ты ублюдок, а твоя мать потаскушка.
Я не колебался ни секунды. Сорвал одеяло и, словно пуля из ружья, пролетел через комнату и набросился на него.
Он меня ждал.
Мы затеяли дикую драку.
К сожалению, преимущества были на его стороне. Он был больше меня, крепче сбит и сильнее. Когда силы мои начали убывать, я испугался.
— Пх! — хватал я ртом воздух. — Пх!
Но Филип не подчинялся никаким обычным школьным правилам драки. Он продолжал схватку. Я уже чуть было не унизил себя бегством в коридор, когда оттуда послышались шаги. В следующую секунду в комнату вошел папа и увидел, что мы на полу тузим друг друга.
В комнату проник свет из коридора. Папа издал возглас, поднял нас за шкирки и резко встряхнул.
— Что это такое? — Он отпустил нас и зажег газ. — Я шел пожелать вам спокойной ночи, — отрывисто сказал он. — Я думал, вы оба в постели, а не возитесь на полу, как беспризорники. Кто в этом виноват?
— Он, — сказали мы с Филипом хором и в ярости посмотрели друг на друга.
— Врешь! — закричал Филип. — Это ты начал! Ты меня оскорбил!
— А ты еще хуже меня оскорбил!
— Ты первый меня оскорбил!
— Тихо! — гаркнул папа так громко, что мы оба подпрыгнули. Он повернулся ко мне. — Ты первый нанес оскорбление?
— Да, но…
— Послушай меня, Адриан, и слушай очень внимательно. Я не собираюсь терпеть такое поведение. В следующий раз, если ты опять затеешь ссору, я тебя выпорю. В этом доме будет мир и порядок, и я не потерплю, чтобы кто-либо из вас затевал драку за моей спиной. Будешь вести себя как следует или будешь бит. — Он повернулся к Филипу. — Ты меня слушаешь?
— Да, сэр.
— В таком случае я предлагаю тебе принять мои слова в качестве последнего предупреждения и взять себя в руки, не дожидаясь, пока я достану палку. Ты будешь вежлив со своими братьями, вежлив со своими сестрами, вежлив с тетей Розой. Ты будешь отвечать, когда к тебе обращаются, и держаться как положено. Твои грубости мне уже надоели, и я не намерен далее оставлять их безнаказанными.
— Да, сэр, — сказал Филип покорно.
— А теперь оба в постель и спать. Попозже я снова зайду с палкой, и если не будете спать, то горе вам.
Он замолчал. Мы молча отправились по постелям. Я крепко зажмурил глаза, чтобы не текли слезы.
Когда мы улеглись, он выключил свет, вышел и закрыл дверь. Он даже не пожелал доброй ночи. Он прошел по коридору к лестнице, и я остался в темной комнате один на один с мальчишкой, которого презирал.
Мы не говорили, но и не спали. Я некоторое время беззвучно плакал, а когда слезы кончились, украдкой взглянул на него. Глаза уже привыкли к темноте, а шторы были неплотно задернуты, поэтому я его видел. Глаза его были открыты, он смотрел на лунные блики на потолке.
