на седьмом небе, во всяком случае, я его таким еще никогда не видела.
В тот день я дала этой дуре Юле бокал вина. Она иногда позволяла себе глоточек сухого белого, разбавленного водой. Я внимательно наблюдала за ней и увидела, что вкус ей не понравился, но она не сказала ни слова. Воспитанная русская девушка. Интеллигенция. Было бы в ней меньше этого глупого притворства, ее ребенок, возможно, остался бы жив. Моя настойка гарантированно усыпила ее, я знала, что она беспробудно проспит как минимум три часа и чье-то появление в комнате не сможет ее разбудить. Сначала я и ребенку думала дать капельку, но потом изменила свое решение. Мне хотелось, чтобы она винила в смерти дочери саму себя. Так ей будет больнее. И, может быть, Андреас заподозрит то же самое. Так было больше шансов на то, что они расстанутся навсегда.
Было ли это сложно? Не знаю, я стараюсь как можно меньше думать об этом. Я отнеслась к этому как к некоему неизбежному действию. Я часто варила только что пойманных креветок, а в России таким же образом варят раков – кидают их в кипяток живьем. И не морщатся, не рефлексируют. Едят за милую душу, как говорят русские. Я сделала то же самое. Просто положила подушку сверху и немного подождала. Это же не взрослый человек, не подросток и даже не маленький ребенок… Это младенец. Все равно что креветка или рак. Сопротивления нет. Нет криков, ничего такого, от чего можно впасть в эмоциональное состояние. Я сделала это и ушла к себе в комнату. Выпила настойки, от которой мне стало сонно и покойно, легла на кровать и заснула.
В своих прогнозах относительно Юлии я не ошиблась – невестка, которую я так ненавидела, побитой собакой вернулась в свою грязную и холодную Россию. А вот насчет брата я оказалась не права. Он страдал, и очень сильно. Пил стаканами узо, курил, часами бродил в одиночестве по пляжу, ни с кем не разговаривал. Он и со мной практически перестал общаться, хотя ничего не заподозрил в отношении меня, в этом я уверена. Мне стало тяжело находиться с ним в одном доме, и я вздохнула с облегчением, когда мой отпуск закончился.
Андреас долгое время не появлялся ни в Греции, ни в России, ничего мне не сообщал о себе, ограничиваясь лишь короткими поздравительными смс в праздники и день моего рождения. Встречались мы редко: один раз он пригласил меня в Москву, оплатил билеты на самолет, встретил в Шереметьеве, повез в хороший ресторан. Потом мы погуляли, побродили по магазинам, Андреас купил мне шикарный плащ от «Барбери» и в тот же вечер отправил домой. В следующий раз он приехал, когда умерла мама. Он пробыл у меня несколько дней, после чего предпринял попытку найти свою бывшую жену. Она к тому времени уже не жила по своему старому адресу, и через старых знакомых Андреас узнал, что Юля давно вышла замуж. В тот же вечер брат уехал в аэропорт, а мои мечты окончательно утратили связь с реальностью.
Я никогда не переставала ждать его. Я как ребенок радовалась редким электронным письмам, хотя и понимала, что связь между нами прервана. Я перестала избегать мужчин, которые обращали на меня внимание, но выходить замуж не торопилась: Андреас больше не женился, значит, и я должна быть свободна. В какой-то особенно долгий период его отсутствия (только потом я узнала, что Андреас тогда сидел в тюрьме) я настолько отчаялась, что нарушила собственный запрет. Мой муж оказался хорошим человеком. Воспитанным, умным, с ним было интересно. Он любил меня и не требовал от меня многого, и за те несколько лет, что мы прожили вместе, я почти успокоилась. Если я и не была счастлива, то, по крайней мере, жила в относительной гармонии с собой и с окружающим миром. Когда Альфред Вениаминович умер, мне стало совсем одиноко. Я просила Андреаса приехать, поддержать меня, но он ответил, что пока не может, хотя и обещал, что очень скоро приедет надолго.
Летом я, как и раньше, ездила на Корфу, отдыхала в доме отца, навещала Ауранию, которая стала совсем старой. Я привозила ей деньги, потому что больше некому было о ней позаботиться. Она уже совсем плохо видела, но продолжала колдовать над своими травами. В свой последний приезд я застала отца сильно сдавшим и подумала о том, чтобы вернуться домой окончательно. С Андреасом мне было бы все равно где именно жить. А без него – что за нужда мучиться в сырой, хмурой и, по сути, чужой для меня стране? На Корфу я тоже не находила счастья, но там было хотя бы теплое море и бездонное греческое небо, а это уже немало. Я решила, что улажу свои имущественные вопросы в России и вернусь домой навсегда. А через месяц меня настигло известие о смерти папы, и мое решение оформилось окончательно. Андреас, оценив имущество, оставшееся после смерти отца, только вздохнул. Он не рассказал мне никаких подробностей о своей нынешней жизни, лишь мельком упомянув о том, что загорелся каким-то новым проектом и ему очень нужны деньги. Я прямо спросила его, не хочет ли он вернуться в Грецию, и он ответил мне так:
– Жить можно где угодно, и Греция ничем не хуже других стран. И честно сказать, я уже достаточно намотался и успел порядком устать. Но мне нужна твердая почва под ногами. Я не могу больше жить одним только сегодняшним днем.
Было ли это правдой? Или деньги ему понадобились для погашения очередных долгов? И для того, чтобы ввязаться в очередное рискованное дело? Я не хотела думать о плохом, его слова меня обнадежили, и я стала улаживать свои немногочисленные и не слишком серьезные имущественные вопросы. В этот самый момент мои планы совершенно случайно нарушила Марина, бывшая сотрудница моего покойного мужа, женщина, которая была мне и доверенным человеком, и подругой, и помощницей, и советчицей. Я пригласила ее пообедать, поскольку мы – по российской традиции отмечать любую мелочь – должны были выпить по рюмочке за ее новое трудоустройство. Она работала на новом месте уже больше месяца, а у нас все не находилось времени спокойно поговорить и выпить вина. Я шиканула – купила свежего сибаса, поджарила его с корочкой, запекла баклажаны, которые в российских магазинах не в сезон безумно дороги, а Марина обещала принести две бутылки белого полусухого вина. Мы устроились у меня в кухне,
