вдруг охваченная глубочайшей тревогой.
Наконец Вонвальт поднялся на ноги.
– Идем, Хелена, – сказал он. – Мне жаль, что тебе пришлось это увидеть.
* * *
Мы направились ко дворцу префекта. Вонвальт шел медленно, но в целом казалось, что приступ, который так внезапно и яростно напал на него в храме, прошел.
– Как вы себя чувствуете? – спросила я.
– Хорошо, – немедленно ответил Вонвальт, но он, похоже, был чем-то обеспокоен.
Я сделала глубокий вдох и спросила:
– О чем говорила прорицательница?
– Несла чепуху. Дурная была затея – пойти к ней. Мне жаль, если она напугала тебя.
– Не напугала, – резко ответила я, хотя это было не совсем правдой. – Она говорила так, словно какая-то тварь хочет вонзить в вас свои когти.
– «Отец Времени – строгий покровитель», – рассеянно произнес Вонвальт.
– Что это значит? И почему эти слова кажутся мне… знакомыми?
Вонвальт ничего не ответил.
– Вы не позволили мне прикоснуться к ней. Что, по-вашему, могло произойти?
– Ничего, – сказал он.
– Князь Преисподней, вы хоть что-нибудь мне объясните? – прошипела я. – Прорицательница до смерти боялась вас. Она не переставала оглядываться на двери храма, словно там маячил какой-то призрак, связанный с вами. И только подумайте, ваш недуг напомнил о себе в тот же миг, как вы переступили порог храма. Неужели мы должны просто списать все на череду совпадений? Вы учили меня быть гораздо строже в рассуждениях.
Вонвальт надолго задумался, явно силясь принять какое-то сложное решение. Он не в первый раз пытался меня защитить.
– Хелена, я не знаю, что ты хочешь от меня услышать, – наконец сказал он. – Отчасти я жалею, что в первые минуты прорицательница показалась тебе здравомыслящей. Большую часть времени она не в своем уме. То, что она завела с тобой вразумительный разговор, повлияло на твои ожидания.
– Вы о чем-то размышляете и не говорите об этом. И что скажете про кошмары, которые снятся всем во дворце? Про видения, на которые жалуются слуги? – Я махнула рукой в его сторону. – Про вашу болезнь, которую нельзя ни назвать, ни объяснить. Быть может, все это связано? Вас словно… – я поискала подходящие слова, – одолевают злые духи.
Вонвальт покачал головой. Очевидно, он не хотел обсуждать свой недуг, по крайней мере со мной, но я поняла, что попала в точку.
– Все это – пустые домыслы, – с досадой сказал он. – Видит Нема, у нас хватает настоящих, земных дел. Соблазн разузнать побольше о священных измерениях всегда велик, однако знай, что даже самые знаменитые труды самых сведущих ученых и юристов полны лишь предположений и догадок.
– Почему же? – спросила я. Мне уже давно хотелось поговорить с ним о загробном мире. – Разве это само по себе не странно? – Я жестом указала на Вонвальта. – Ведь мы способны очутиться там. Так почему же нам не узнать больше? Хотя бы путем наблюдений?
Я все еще не могла этого понять. Существовал целый мир, место, куда, как мы достоверно знали, отправлялись души умерших. Загробная жизнь, настоящая, пусть не такая, о какой говорили неманцы, проповедуя о рае и преисподней, но безусловно похожая на них. Мысль о том, что каждый когда-либо живший человек в том или ином виде оказывался там, пугала и пленила. Почему же люди так редко пытались отправиться на ту грань бытия? Почему Орден магистратов копил эти знания и так скупо делился ими? Мне казалось, что, просто попав в священные измерения, можно было раскрыть огромное множество тайн об устройстве нашего мира и жизни. Вместо этого мы раскрывали лишь преступления и использовали чары только для поддержания правопорядка – да и то редко. К тому же многие считали эту практику устаревшей и почти изжитой.
– Подумай немного, Хелена, – сказал Вонвальт. – Вспомни, что для этого нужно. Единственный известный нам способ попасть в священные измерения – это ухватиться за душу недавно умершего человека. Ты видела, как Клавер говорил со своими приспешниками; для этого им пришлось пожертвовать жизнью одного храмовника. В старых фолиантах рассказывается и об иных путях в загробную жизнь, однако подробности о них давно утрачены.
– И что это за пути?
– О, мне известно о них совсем мало. Например, существуют Порты Ужаса – стабильные порталы, которые находятся в строго определенных, священных и очень тайных местах. А еще есть Город Сна.
– Что это такое? – спросила я, и по мне пробежал холодок.
Вонвальт пожал плечами.
– Можешь как-нибудь прочесть о нем. И обо всем остальном. Иди в Библиотеку Закона и изучай столько, сколько тебе заблагорассудится. Как я уже сказал, на эту тему написано множество трудов, но все они полны домыслов. Мне известны лишь основы. А на практике я ни с чем подобным не сталкивался.
– Вы только общались с убитыми?
– Да. – Вонвальт сжал свободную руку в кулак. – Мы хватаемся за душу умершего, которая еще не успела отлететь далеко, и, подобно якорю, она тянет нас вниз, в астральный мир. – Он вздохнул. – В этом и заключается первая трудность – если ты не собираешься убивать людей направо и налево или целыми днями слоняться по лазаретам и хосписам, то попасть туда будет трудно. Однако даже это мелочи, ибо люди мрут ежедневно. Дело в том, что для переноса недостаточно просто прочесть несколько слов из «Гримуара Некромантии». Чтобы некромант мог создать мост между двумя мирами и поддерживать его, не погибнув в первый же миг, нужны годы терпеливого обучения. Очень многое может пойти наперекосяк. На каждого ныне живущего некроманта – а их совсем немного – приходится десяток тех, кто очутился в лечебнице для умалишенных или в могиле. Много лет назад в Банискхейвене я стал свидетелем тому, как убивали Правосудие, в которую вселился… – Вонвальт осекся, словно только осознал, что говорит. Ему явно не хотелось ворошить те воспоминания. Он вздохнул. – Посмотри на меня, Хелена. Я – магистр Ордена магистратов и самый опытный практикующий некромант из ныне живущих… однако ты видела, какой ценой мне дается эта сила. При этом все, на что я способен, – это пробежать за беглой душой во входную дверь и задержать ее на пороге, совсем ненадолго.
Он мог и не напоминать мне о том, насколько тяжело ему это давалось. За немногие годы, что мы провели вместе, я несколько раз видела, как Вонвальт проводит сеансы, и после них он всякий раз уходил в себя, становился тревожным, затравленным, и ему требовалось несколько дней, чтобы прийти в чувство. Однако я также вспомнила слова обенпатре Фишера, которые он сказал мне в первую ночь, проведенную в монастыре Долины Гейл: он говорил, что раньше такие сеансы были
