Полыхнула вспышка… но не света, а чего-то совершенно неописуемого; я скорее не увидела, а ощутила ее. Наконец я поняла, что стою на бескрайней плите из вулканического стекла. Надо мной висел низкий потолок серых облаков, а в разрывах между ними виднелись ярчайшие созвездия. Вдали над совершенно ровным, бесконечно далеким горизонтом пылало тусклое красное зарево. Я вдруг почувствовала себя совершенно крошечной, ошеломительно ничтожной, словно кто-то собрал всю давящую жуть дворцового подземелья в экстракт и впрыснул его мне в кровь.
В этом странном параллельном измерении я очутилась не одна. Однако кроме Вонвальта там был кто-то еще – и при взгляде на него меня охватил первобытный, сводящий с ума ужас.
Существо, делившее с нами это плато, не было человеком, но имело почти человеческий облик. Темное, серо-черное туловище с непропорционально длинными конечностями, кожа как у летучей мыши, – оно надвигалось на нас, медленно, с заминками, но неумолимо. У этой твари были огромные, тонкие как паутина и белые как кость крылья, которые вяло волочились по земле, подобно шлейфу мертвой невесты. А его голова походила на голову насекомого или мотылька, она была большой и отвратительной, издавала жуткие щелчки, а ее выпученные блеклые глаза приковывали нас к месту.
По сей день я с содроганием вспоминаю те глаза. Даже спустя десятки лет одна лишь мысль о них может совершенно испортить мне самое приятное утро. По меньшей мере дважды в неделю я просыпаюсь ночью в холодном поту, липнущем к моей старой коже, и дрожу от страха. Я представляю, как он входит в дверь моей спальни или стоит в изножье кровати, так и не прекратив свою медленную, начавшуюся десятилетия назад погоню.
Вонвальт лежал на спине. Глаза его оставались такими же белыми, но на лице легко читались потрясение и страх.
Я бросилась к нему и опустилась на колени.
– Сэр Конрад! – воскликнула я. Мне пришлось повторить его имя дважды или трижды, прежде чем слова смогли вырваться из моего горла.
– Нет, – прошептал Вонвальт. Он не отрывал глаз от далекого существа.
– Что это за тварь? – спросила я. В этом измерении мой голос звучал необычно, глухо, словно нас окружал не воздух, а тяжелое, мокрое одеяло.
– Отец Времени… – прохрипел Вонвальт.
Я снова повернулась к существу. Казалось, что оно близко и в то же время за тысячу миль от нас. На этом бескрайнем плато определить расстояние было невозможно.
Я сглотнула, подавляя охвативший меня ужас, и снова посмотрела на Вонвальта. Что бы ни происходило, в одном я была уверена твердо: лишь он может вытащить нас отсюда.
– Сэр Конрад, – произнесла я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. – Нам нужно уходить. Нам нужно уйти прямо сейчас. Как это сделать? Как нам покинуть это место?
Мне на миг показалось, что Вонвальт успокоился и замер, и я поблагодарила Нему за то, что мой хладнокровный тон подействовал на него, хотя мне и потребовалось собрать для этого все силы.
Но затем я поняла, что он вовсе не успокоился.
Он настолько оцепенел от ужаса, что перестал дышать.
Я обернулась. Существо стояло прямо перед нами, на расстоянии вытянутой руки. Голоса, шепот, щелчки тысячи потусторонних насекомых – все это наполнило воздух, превратившись в осязаемую дымку шума и разложения.
Я беззвучно закричала. Над головой существа возникли странные руны, пылающие розовым светом; при виде них у меня из глаз полились слезы и к горлу подкатила тошнота. Мое сознание попыталось отринуть начертанные ими запретные знания, и в глазах моих помутнело. Я отчаянно желала, чтобы все поскорее закончилось. В тот миг я бы обрадовалась смерти – настоящей и окончательной, – если бы это означало, что мне больше не придется сносить подобный ужас. Мое сердце больно колотилось о грудную клетку, словно старалось выпрыгнуть из нее, и рвалось на части от натуги, готовое в любую секунду остановиться навсегда.
Существо раздвинуло жвалы, обнажив свою пасть – бездонную пустоту, заполненную похожими на кинжалы зубами. Затем оно издало звук, который я просто не могу описать. В тот же миг от Вонвальта начала отделяться черная эктоплазма, которая полетела в рот твари.
Я отстраненно наблюдала за происходящим. Сильнее моего страха было лишь замешательство и чувство полнейшей беспомощности. Я была обречена смотреть на этот безумный ритуал, на то, как существо вытягивает из Вонвальта его жизненную силу.
Дальше все произошло настолько быстро, что лишь много позже я смогла восстановить в памяти порядок событий. Сначала в небе над нами возник грач, который единожды каркнул. В отличие от наших с Вонвальтом голосов, его короткий крик подобно эху разнесся по бесконечному плато и загремел в моем сознании, как игральные кости в чашке.
Затем в небе над грачом полыхнула белая вспышка, похожая на рождение и гибель нового солнца, и на кратчайший миг перед нами возникло очертание белой лани, охваченной ревущим пламенем.
Наконец я вновь очутилась в камере пыток, на полу, со слезами на глазах и в мокрой от пота одежде. Горло мое было разодрано от крика. Рядом с Вонвальтом стоял Брессинджер, а от медальона с образом Немы, что висел на шее сэра Конрада, валил дым, словно его только что выковали и опустили в холодную воду. Брессинджер сжимал руку Вонвальта.
Дознаватель, забившийся в самый дальний угол, не шевелился и с ужасом таращился на нас.
На меня сверху вниз смотрел сэр Радомир; его глаза тоже были выпучены.
– Что за херня с вами только что произошла? – спросил он.
* * *
Мы еще долго не могли говорить. Поначалу я даже думала, что Вонвальт умер, но он продолжал дышать, тихо и с трудом, а в свечном сиянии его лицо казалось желтым и блестело от пота.
Брессинджер, лучше всех понимавший, в каком мы состоянии, быстро приказал подать повозку, чтобы нас отвезли во дворец префекта. Нас завернули в одеяла, усадили в двуколку и, приставив эскорт стражников, повезли обратно по темным пустым улицам. Во дворце на нас набросились слуги. Меня отвели в отдельную комнату, где надо мной начал суетиться небольшой ковен пожилых женщин, которые охали и утешали меня. Они сняли мою одежду, отнесли ее стирать, после чего повели меня, безропотную и кроткую, мыться, сушиться и переодеваться. Несмотря на все только что пережитые ужасы, мысли мои рассеивались, как полузабытый кошмар, и я чувствовала лишь одно – неимоверную усталость.
Следующее, что я отчетливо помню, это то, как меня разбудили незадолго до рассвета. По окну легонько стучал дождь. В дверях моей комнаты со свечой в руке стоял Брессинджер. Я села на кровати, уверенная, что сейчас он скажет мне, будто Вонвальт умер
