социальное и физическое пространство), он приступает к обсуждению интимной стороны домашней жизни. Первым делом он «должен рассказать о браке и брачных церемониях». Как обычно, сообщение начинается с общего наблюдения: воздержание от брака, «если мужчина достиг соответствующего возраста и при этом не имеет препятствующих браку недостатков, у египтян считается поведением неподобающим и даже постыдным». Безо всякого перехода Лэйн примеряет это наблюдение на самого себя и признает себя виновным. На протяжении длинного параграфа он вспоминает всё то давление, которое на него оказывали с целью склонить к женитьбе, которое он, не дрогнув, выдержал. Наконец после того, как египетский друг даже предлагал ему устроить
брак по расчету (
mariage de convenance), также отвергнутый Лэйном, вся последовательность внезапно резко обрывается точкой и тире[626]. Общие рассуждения он завершает еще одним общим наблюдением.
Однако здесь мы имеем не только типичный для Лэйна разрыв основного повествования при помощи беспорядочного нагромождения деталей, но также твердое и буквальное отделение автором себя от репродуктивного процесса в восточном обществе. Мини-повествование о том, как он отказался присоединиться к этому обществу, заканчивается драматической паузой: по-видимому, он говорит, что его рассказ не может продолжаться, поскольку он так и не вошел в интимную сферу домашнего обихода и поэтому он исчезает из поля зрения как претендент на эту область. Он буквально устраняет себя в качестве человеческого субъекта, отказываясь войти в человеческое общество, вступив в брак. Так, в качестве псевдоучастника он сохраняет свою позицию власти и обеспечивает объективность повествования. И если нам уже было прежде известно, что Лэйн не мусульманин, то теперь мы также знаем, что для того, чтобы оставаться ориенталистом, а не восточным человеком, ему пришлось отказаться от чувственных радостей семейной жизни. Более того, ему также пришлось избегать указания на собственный возраст через включение в жизненный цикл человека. Сохранить свою вневременную позицию наблюдателя он мог только таким негативистским образом.
Для Лэйна стоял выбор между жизнью без «неудобств и беспокойств» и завершением своего исследования современных египтян. Результат его выбора, очевидно, сделал возможным его описание египтян, поскольку, если бы он стал одним из них, его точка зрения больше не была бы стерильно и асексуально лексикографической. Научную достоверность и легитимность исследования Лэйну обеспечивают два важных метода. Во-первых, слияние с обычным повествованием о человеческой жизни: эту функцию выполняет обилие подробностей, при помощи которых наблюдательный и умный иностранец может усвоить и затем сложить воедино этот массив информации. Египтянину для лучшего обозрения вскрыли живот и вытащили кишки, а затем стараниями Лэйна всё поместили обратно на свои места. Во-вторых, за счет отделения себя от того, что происходит в египетско-восточной жизни: за это отвечает принесение в жертву своих животных инстинктов во имя распространения информации, но распространения не в Египте и не для Египта, а ради европейской науки в целом. То обстоятельство, что ему удалось и первое и второе – навязать научную волю неупорядоченной реальности и сознательно отделить себя от места своего пребывания ради сохранения научной репутации, – и стало причиной его огромной славы в анналах ориентализма. Полезное знание, такое, как это, могло было быть получено, сформулировано и распространено лишь за счет подобных отказов.
Две другие крупные работы Лэйна – его так и не завершенный арабский словарь и неудачный перевод «Тысячи и одной ночи» – консолидировали систему знания, начало которой было положено в «Нравах и обычаях египтян». В обеих последующих работах личность автора, его творческое присутствие было изгнано вовсе, как, собственно, и сама идея повествования. Лэйн-человек появляется только в качестве официального рассказчика и ретранслятора («Тысяча и одна ночь») или безликого лексикографа. Из автора-современника Лэйн превратился (как ориенталист, занимающийся классическим арабским языком и классическим исламом) в узника своей темы. Это жертвенное существование представляет определенный интерес. Ведь научное наследие Лэйна принадлежит, конечно же, не Востоку, а институтам и органам европейского общества. К числу последних принадлежали структуры как академические – официальные востоковедческие общества, институты, органы, – так и разного рода внеакадемические, фигурирующие в работах последующих европейских путешественников на Восток.
Многое проясняется, если рассматривать «Нравы и обычаи египтян» Лэйна не как источник знаний о Востоке, а как работу, направленную на рост организованности академического ориентализма. Подчинение наследственного эго научному авторитету у Лэйна в точности соответствует возросшей специализации и институционализации знания о Востоке, представленного различными восточными обществами. Королевское азиатское общество было основано за десять лет до появления книги Лэйна, но комитет корреспонденции общества, в чьи задачи входило «собирать сведения и предпринимать исследования в отношении искусств, наук, литературы, истории и древностей» Востока[627], стал структурным реципиентом собранной Лэйном информации в том виде, как она была обработана и сформулирована. Что же касается распространения произведений, подобных исследованию Лэйна, то существовали не только различные «общества полезных знаний». К тому времени, как первоначальная ориенталистская программа поддержки экономики и торговли на Востоке исчерпала себя, появились различные специализированные научные общества, направленные на демонстрацию потенциальной (или актуальной) ценности отвлеченного научного знания.
Так, в программе французского Азиатского общества записано:
…составлять или публиковать грамматики, словари и прочие книги для начального образования, признанные полезными или необходимыми для изучения языков, которые преподаются назначенными профессорами [восточных языков]; путем подписки или каким-либо иным образом способствовать публикации такого же рода трудов, предпринимаемых во Франции или за ее пределами; приобретать манускрипты, какие только можно найти в Европе, или копировать их полностью или частично, переводить или делать выдержки из них, умножать их число, воспроизводя в гравюре или литографии; оказывать содействие авторам полезных работ по географии, истории, искусству или науке в распространении результатов их исследований среди публики посредством периодических собраний, посвященных литературе Азии, научным, литературным или поэтическим произведениям Востока и тому подобным, которые регулярно производятся в Европе, тем фактам о Востоке, которые могут иметь отношение к Европе, тем открытиям и работам всякого рода, предметом которых могут быть восточные народы: таковы цели, предложенные для Азиатского общества и поставленные перед ним.
Ориентализм для своих целей систематическим образом организовал как сбор материала по Востоку, так и его регулируемое распространение в качестве специализированного знания. Один копировал и издавал работы по грамматике, другой приобретал оригинальные тексты, третий увеличивал число экземпляров и занимался их распространением, включая и периодические издания. Именно ради этой системы и для нее Лэйн создавал свой труд и жертвовал своим «я». Также был предусмотрен и способ, как сохранять эту работу в ориенталистских архивах. Это должен был быть, как говорил Саси,
«музей», обширное хранилище с разного рода
