с профессором Барклаем в компрометирующей позе в коридоре, и стараюсь не краснеть.
Сосредоточенно смотрю на свой молочный коктейль.
— Эмм… он в Цинциннати по работе.
— О, знаешь что? — говорит Александр, выскакивая из кабинки. — Мне нужно очень быстро помыть руки. Я скоро вернусь.
И вот он, самый неловкий момент, когда-либо зафиксированный: мы с Эмметом наедине в кабинке, лицом к лицу, но не смотрим друг другу в глаза.
Я тянусь за водой и делаю глоток, глоток, глоток.
Эммет проверяет свой телефон.
Я оглядываю оживленную кухню, пытаясь понять, работают ли они уже над нашими бургерами или мы еще долго будем сидеть здесь, в чистилище.
— Полагаю, мне следует начать с извинений.
Я удивленно смотрю на него в ответ.
— Ты полагаешь?
Он выдыхает, как будто раздражен, а затем откидывается на спинку стула, изучая меня.
— Я сожалею о том, что сказал тем вечером.
— Это… порядочно с твоей стороны.
— Да, но будь уверена, что «порядочный» — это не то слово, которым меня часто характеризуют.
— Без обид, но я понимаю почему. Ты действительно воздвиг стену, не так ли?
— Это не стена. Это то, кто я есть. — Его голос тверд, как камень.
Если бы я была умнее, то действовала бы с осторожностью, но этот разговор настолько честный и редкий, что не хочу отступать сейчас. Кроме того, до сегодняшнего вечера я уже смирилась с тем, что никогда больше с ним не заговорю. Мне кажется, что я ничего не теряю, если продолжу идти по этому пути, даже рискуя обидеть его.
— Это… прискорбно.
Его короткий смешок прерывается покачиванием головы. Он снова спокойный.
— Какие бы проблемы ни были у меня с твоей матерью, это не связано с тобой. Я больше не буду смешивать эти два понятия.
Даже спустя столько лет в его словах звучит гнев, и я не могу не спросить.
— Так ты действительно веришь, что моя мать была причиной развода твоих родителей?
Он вздыхает и оглядывает комнату, как будто эта тема слишком тяжела для обсуждения, особенно в такой обстановке, но я затрагиваю этот вопрос, и теперь он вынужден отвечать или игнорировать меня. Он так долго думает над этим, что я пожимаю плечами и уже собираюсь перейти к заполнению тишины разговорами о гамбургерах, картошке фри, еще о чем-то, но тут он удивляет меня.
— Фредерик Мерсье сложный человек. Большинство людей не захотели бы сидеть напротив него в зале заседаний, не говоря уже об обеденном столе. Мое детство было, мягко говоря, интересным, и единственное утешение я находил в объятиях моей матери. Она была щитом от моего отца, хотя должен внести ясность: он не был жестоким, по крайней мере, физически. Тем не менее в детстве я отождествлял счастье и покой с матерью, поэтому, когда мне было пять лет, и Фредерик объявил, что они разводятся, я был в ярости. Этот развод сломал ее.
— Мне очень жаль.
Он не принимает моих извинений, прежде чем продолжить.
— И когда три месяца спустя мой отец сказал, что женится на другой, я мог только предположить, что он хотел, чтобы эта женщина заменила мне мать. Вооружившись лишь тем, что узнал из детских сказок, я представлял себе эту новую мачеху так, как представил бы любого большого злого монстра: с оскаленными зубами, ядовитым укусом и длинными острыми когтями.
Его глаза, наконец, встречаются с моими, и за его взглядом скрывается конфликт, война.
— Но я так и не встретил Кэтлин. И не узнал, была ли она той злодейкой, какой я ее себе представлял. Мой отец женился на ней и никогда не оглядывался назад, по крайней мере, до тех пор, пока я не стал достаточно взрослым, чтобы быть полезным для его компании.
Сижу и слушаю его признание, пытаясь сопоставить его с тем, что знаю об отношениях моей матери и Фредерика. Она начала встречаться с ним, когда он еще был женат? Имеет ли это вообще значение сейчас?
Не создавай проблем раньше времени.
Трудно не смотреть на Эммета по-другому после того, что он мне только что рассказал, не видеть грустного, сердитого мальчика, похороненного внутри этого мужчины-зверя.
Я хотела затаить на него злобу, но это бесполезно.
Мы с ним похожи больше, чем я хочу признать. Наше детство не было одинаковым, но общая нить настолько задевает струны моего сердца, что все наши разногласия уже не кажутся такими уж важными.
— Простите, что я пропустил? — говорит Александр, пододвигаясь, чтобы занять свое место рядом со мной.
Эммет молчит, его темные брови нахмурены, когда он смотрит на переполненный ресторан.
— Ничего, — отвечаю я, избавляя Эммета от необходимости отвечать брату. — Просто… мило беседуем.
— Серьезно?
— Да. Теперь мы все можем быть одной большой счастливой семьей, — говорит Эммет с явным сарказмом.
— Я куплю нам всем одинаковые браслеты, — добавляю я.
Эммет смотрит на меня, и, хотя мы не протягиваем друг другу руки, но все равно кажется, что нам удается прийти к какому-то соглашению. Мы можем существовать вместе, быть вежливыми, и кто знает… может быть, со временем все изменится к лучшему.
Глава 28
Эмелия
В понедельник утром я с головой ухожу в работу. Приятно осознавать, что профессора Барклая нет в офисе и, следовательно, он не может отвлекать, и легко сосредоточиться, ведь в среду нам предстоит важная презентация. В то время как инженерные и архитектурные команды усердно работают над решением проблемы фундамента в Белл-Хейвене, команда по сохранению архитектуры трудится над каталогом материалов.
Мы далеки от того, чтобы учесть весь дом, но инженеры хотят получить обновленную информацию как можно скорее, чтобы иметь представление, с чем нам придется столкнуться, если мы планируем поднять эту громадину с земли для замены фундамента. В среду мы представим то, что у нас есть.
Наиболее важные элементы, которые необходимо учесть, это те, которые мы не можем легко повторить или заменить, по крайней мере, в такой степени, чтобы убедительно имитировать то, что уже существует в Белл-Хейвен. Например, на кухне есть большой эркер, состоящий из трех витражей, которые в сочетании образуют большую фреску. Мы знаем, что витраж выполнен студией Tiffany, скорее всего, самим Луи Комфортом, между 1905 и 1915 годами, поскольку стрекозы, изображенные на нем, выпускались стекольной компанией только в этот десятилетний период. Несмотря на незначительные повреждения, окна в основном сохранились в первозданном виде. По оценкам экспертов, в основном из Christie's и Sotheby's, если эти три панели будут выставлены на аукцион, то их стоимость превысит два миллиона
