В Буде представил Вася грамоту сыну короля Матфея, и герцог Иоанн Корвин в лестных выражениях благодарил московского государя, прося сохранить к нему ту же дружбу, какую питал он к родителю. Но это обстоятельство обратило на московского посла враждебное внимание противных партий, и они окружили его сетью шпионов, а старания Васи переговорить (по наказу из Москвы) с заключенным архиепископом Петром Вардским могли только ухудшить отношение к нему противников Иоанна. Первою из них оказывалась вдова Матфея королева Беатрикса, урожденная принцесса неаполитанская, женщина страстная, полная сил, в одно время честолюбивая, мстительная и чувственная. Она забрала себе в голову, что и приближаясь к сорока годам может заполнить сердце королевича Владислава Казимировича, и с этою целью пустила в ход денежные аргументы для усиления его, сперва не сильной, партии. Московский посол казался ей наблюдателем за ее поступками, не внушавшими уважения ко вдове Матфея и в глазах венгров. Антагонизм же интересов Руси и Польши настолько уже выказался в действиях Ивана Васильевича, что самое назначение ни с того ни с сего посла в Буду не обещало ничего особенно утешительного. А прямое обращение его к герцогу Иоанну показало, на кого метит государь московский и чью он думал бы держать сторону. Королева решилась поэтому во что бы ни стало удалить соглядатая и усилила надзор за всеми его действиями. Привязаться к чему-нибудь и выслать посла московского сделалось лозунгом сторонников Беатриксы.
Обстоятельства ей давали благовидный случай.
Нетрудно было понять искусным шпионам взаимные отношения деспота, деспины и Холмского. Рало, продажный, как все люди его десятка, явился драгоценным орудием интриги, и скоро решено было открыть действия против москвича возбуждением ревности деспота. А в Буде с первого же дня вошел он в роль свою кутилы всесветного.
Вот деспот в таверне — с такими же розами на щеках и с тем же масленым выражением на бесхарактерном лице, как и в памятное утро начатия нашего рассказа, — председательствует в кружке пьяниц.
— Да здравствуют женщины и вино! — выкрикивает он по-итальянски хриплым голосом своим.
— И да блаженствуют жены, забывая мужей в объятиях друзей! — кричит, перебивая Андрея, нахальный пьянчуга-неаполитанец, подмигнув своему председателю с явным желанием уколоть его.
— Что ты за пустяки городишь? — с неудовольствием отвечает Андрей заносчивому собутыльнику.
— Я только добавляю к тосту почтенного Амфитриона недоговоренное им.
— Не перебивай! Я предложил тост мой, а твоего прибавления не желаю. Мне прошла уже пора для таких приключений.
— А я думаю, — вмешался другой собеседник, — что вашему высочеству открывается перспектива наблюдений такого процесса дома у вас. Можете изучить все фазы!..
— Объяснись?!
— Мы пируем здесь, и жена ваша, я полагаю, у себя… наслаждается, чем умеет… Понимаете?
Общий хохот покрыл эту выходку. Андрей не был пьян и понял, что стрела пущена на его счет.
— К черту загадки! крикнул он с бешенством, ударив по столу так, что стопы повалились на пол.
— Приказываете прямо высказывать?
— Д-да!
— Князь Холмский… у вас распоряжается красавицею жен…
— В-врешь, — зажимая рот пьянчуге, зарычал рассвирепевший Палеолог, всполошив не только свою компанию, но и всех посетителей таверны.
С трудом освободив рот свой из-под гибкой руки Палеолога, в свое время обладавшего замечательной силой, конечно давшей себя чувствовать и теперь, в пароксизме исступления, помятый клеветник на минуту замолк. Но подстрекаемый исподтишка своими патронами, имевшими в этом скандале для себя выгоду, он тихо, но решительно сказал:
— Справедливость своей выходки готов подтвердить делом. Идите за мной, теперь же, и — мы увидим… лгун ли я!
Палеолог, пошатываясь, принял вызов. За ним последовал Рало и два мерзавца, нанятые сыграть роль уличителей.
Была уже глубокая полночь и такой мрак, что зги не видно. Палеолога ведут двое за руки.
— Куда же мы идем? — спрашивает потомок византийских владык, сделав несколько шагов в этой густой мгле. Хмель на мгновение уступил в нем место трусости.
— В дом ваш.
— Рало, друг! — призывает Андрей.
— Здесь я, — отзывается, едва ворочая языком, наш лакомый до вина знакомец.
— Где мы?
— На пути к дому нашему. Вот и пришли! — снова кричит Рало, принимаясь греметь в кольцо у ворот. Всполошенные служители выбегают с факелами и с трудом узнают деспота. Спутники его рвутся в дом — их не пускают. Начинается схватка. На крик выбегает стража, охраняющая жилище посла, но, по слову одного из пировавших с Андреем, дает свободный доступ в жилище деспота кутилам. Врываются в спальню Зои.
— Кто это? — спрашивает пробужденная деспина.
— Я!.. Муж твой.
— А это что за сволочь? Как смел ты тащить их сюда? — мгновенно поддавшись гневу при виде бесчинников, прикрикнула на супруга смелая деспина.
— Мы пришли искать, нет ли здесь кого спрятанного? — нахально кричит пьянчуга-клеветник.
— Андрей! Как смеет здесь так обращаться ко мне… этот мерзавец? Пропил ты, верно, весь рассудок свой?! Вон!
Андрей поник головою, и его собутыльники не знают, что делать. Вбегают Холмский да Алмаз со стражею. Переводчик, именем посла, приказывает начальнику стражи очистить дом от бесчинников. Хватают и выводят кутил, забрав с ними и Рало. Зоя выталкивает Андрея и запирается.
— Государь, Андрей Фомич, что все это значит? — спрашивает почтительно Вася, оставшись с ним один на один. — К чему привести изволил ты людей этих к себе?
— Соперник мой ты, я это знаю, но… они уверяли меня, что я застану вас даже, — приходя в себя, отвечает деспот.
— Кто же этак смел клеветать низко?
— Двое друзей моих…
— Хороши друзья?! Знай же, Андрей Фомич! — схватывая за руку деспота, прерывает его горячий юноша. — Я могу забыть твой сан…
— Я и шел убедиться, правда ли?.. А сам не верил еще, — неудачно оправдываясь, думал извернуться Палеолог, отрезвленный в передряге.
— Позорить жену свою, деспот, значит позорить себя… губить честь свою… Я должен буду все отписать державному… А так как клевета коснулась и меня, я попрошу разрешения оставить здесь вас.
— Королева Беатрикса прислала просить к себе немедленно московского посла! — вкатившись в комнату, говорит поляк.
— Утром я буду у ее величества.
— Сейчас просят, и я, как посол, не дерзаю идти без ченсци вашой, — с особым ударением отозвался решительно опытный проходимец, называвший себя дворянином.
Как и почему явился он на службе вдовствующей королевы венгерской, и в этот час князю Холмскому очень хотелось спросить, но нельзя было без нарушения вежливости. Видя, однако, что не идти нельзя, Вася отдался наконец в распоряжение посланца королевы. Сел на коня, и — поехали.
В замке Офенском огонек блестел в помещении вдовы Матфея. Скоро пред лицо ее величества допущен мрачный московский посол, во всю дорогу хранивший молчание.
— У вас все драки и бунты ночные? — встретила князя Васю раздраженная, казалось, Беатрикса, приняв на себя не слишком подходившую к ней роль грозной повелительницы.
— Ваши же люди врываются в дом, нами занимаемый, — ответил, не долго думая, посол.
— Я по этим поступкам не могу сохранять к себе уважения, подобающего послу! Что за сволочь навезена к нам? Пьянчуги, развратники, — заговорила она часто, не слушая ответа.
Князь Василий Данилыч не прерывает весь этот поток, думая начать речь, когда прервется нить упреков, меньше всего к нему могших относиться. Наконец королева села и перевела дух.
— Теперь моя очередь, ваше величество, — заговорил Холмский. — От чьего имени чинишь ты, государыня, мне, слуге государя московского, всю эту отповедь? Супруг твой, король, его милость Матфей, наших московских людей не унижал и не позорил так. А и был он король-государь всеми признанный. Я же грамоту подавал не твоему величеству, а сыну его герцогу Ивану. А теперь почем, милость твоя, расправу чинить изволишь не в меру свою, государынину, ведать бы нам нужно прежде всего? А потом уж упреки… коли стоим.
— Такая речь увеличивает вину этого грубияна! — отозвалась Беатрикса, себя не помня от раздражения. — За посла не хочу его признавать!
— Да и не нужно беспокоиться, коль на то пошло! — ответил с достоинством Холмский. — Тот мне пусть укоры чинит, кому подана грамота!
— Так и велите ему ехать к герцогу Иоанну, — велела Беатрикса передать дерзкому москвичу, как выражалась она.
— Иоанн теперь к Пяти Костелам бежал. Пусть и этот за ним поспешает. А там Баторий примет! И доведет, разумеется, куда следует… Здесь я властвую! — И со смехом, в котором слышалось злобное торжество, Беатрикса дала знак рукою, чтоб вывели Холмского.
