Через минуту мы уже стояли рядом с папаней и Ларисой, которые чуть не лопались от гордости и принимали поздравления.
– Ой, Ларисочка Анатольевна, какая чудесная у вас девочка…
– Миша, ну ты даешь! Чего ты прятал такое сокровище? Почему никогда не привозил?
– Потрясающий концертный номер! Жаль, что нынешняя молодежь пренебрегает бальными танцами, это так красиво!
– Какую школу танцев вы посещали, Ларочка? Запиши мне адрес, я туда свою Аньку запихну…
– Богдана, а это ваш постоянный партнер? Вы с ним и на конкурсах выступаете?
Я давился от смеха, но старался не оплошать и не подвести папаню, демонстрируя дурные манеры.
Но пора и честь знать. Слишком большие нагрузки вредны, особенно без тренировок. Дана стояла ни жива ни мертва, и я всерьез начал побаиваться, как бы она в обморок не грохнулась.
– Михаил Олегович, – шепнул я хозяину, – если по уму, то надо бы Дану домой отправить. Она переволновалась и очень устала с непривычки-то. Давайте я ее отвезу.
Он кивнул, что-то сказал Ларисе и повел нас с Даной к машине.
Едва машина миновала шлагбаум парковки, Дана разрыдалась. Ну вот, начинается.
– Ну что ты? Что опять не так?
– Все та-а-ак, – прорыдала она, прижав подол красивого платья к лицу.
Значит, никакой беды. Просто накопившееся напряжение нашло выход. Ну и слава богу.
* * *
Нана Ким давно потеряла интерес к семье Руденко и прекратила меня истязать. То ли поняла, что от меня толку все одно не будет, то ли сделала какие-то свои выводы и успокоилась. После истории с Леной я стал сторониться всех, кроме Даны, без необходимости не проводил в столовой ни одной лишней минуты, контактируя в основном с папаней, и то только в дни зарплаты или если он требовал отчета. Поэтому не имел ни малейшего представления, что там у них происходило, кто с кем ссорился и почему. К Володе я больше не заходил, доводил Дану до его квартиры и убегал, даже не дожидаясь, пока ей откроют дверь. С Артемом отношения тоже как-то не сложились: за то время, что он дулся на меня из-за измененного графика, мы отдалились друг от друга и впоследствии так и не сблизились. Между утренними и вечерними занятиями я либо мотался по городу с какими-то придуманными целями, изображая перед самим собой видимость активной жизни, либо сидел в своей конуре за компьютером или перед телевизором, а то и вообще спал.
Что со мной происходило? Не знаю. Может быть, мое нутро никак не могло смириться с приговором врачей, и я просто психовал? Или оно, нутро это, решило затаиться и вроде как заснуть, чтобы в один прекрасный день проснуться и начать новую жизнь, не помня о жизни предыдущей и не сожалея о ней? Я не спец в этих вопросах, поэтому ответа у меня нет. Могу только предположения строить.
Миновало лето, кто-то ездил в отпуск, кто-то возвращался – все проходило мимо меня, не вызывая интереса. Близился сентябрь, и мне казалось, что Дана обрела достаточно приличную форму, чтобы вернуться в гимназию. Но она возвращаться не собиралась.
– Ни за что, – твердо ответила она на мой вопрос. – Они будут меня рассматривать и издеваться. Видеть их не хочу.
– Но ты можешь пойти в другую школу. Совсем не обязательно возвращаться к тем, кто тебя однажды обидел.
– Нет. Мне и дома хорошо.
– Ну ладно, а как же институт? Тебе остался всего один школьный год, потом-то надо будет продолжать учебу в институте. Ты там тоже будешь экстерном учиться?
– Ну, институт – совсем другое дело. Там люди другие. А в школу больше не пойду. Ни за что. Я лучше буду на спортинг ездить. Если ходить в школу, то когда же стрелять?
Мы продолжали заниматься, и все шло по-прежнему. В конце ноября Анатолий Викторович Николаев сказал, что через две недели состоятся соревнования, на которых будут судьи республиканской и международной категории. Я-то хорошо понимал, что это означает, судьи такого уровня имеют право присваивать квалификацию, а вот Дана пока не въезжала.
– Думаю, тебе пора принять участие, – сказал тренер.
– Зачем?
– Разряд получишь. Как минимум третий, если выбьешь пятьдесят один из ста. А если пятьдесят семь – то и второй.
– А там много людей будет?
– Много.
– Нет, Анатолий Викторович, не надо. Я не буду.
Ну вот, опять двадцать пять.
– Дана, не валяй дурака, – встрял я. – Ты отлично стреляешь, ты на тренировках выбиваешь нормативы мастера спорта. Я понимаю, ты будешь волноваться, нервничать, стесняться, это нормально, поэтому на соревнованиях ты на мастера не настреляешь, но на третий-то разряд наверняка. Даже с закрытыми глазами.
– Нет.
– А если попробовать? – Я хитро прищурился.
Она озадаченно посмотрела на меня, потом слабо улыбнулась.
– Как тогда? С танго?
– Примерно. Попросим приехать сюда всю твою семью, они будут стоять у тебя над душой, и ты будешь понимать, что все они смотрят, как ты стреляешь, и оценивают, годишься ты на что-нибудь или нет.
Дана подумала немного и кивнула:
– Ладно. Давайте попробуем.
Дома я поговорил с папаней, он принял мой план, и в ближайшее же воскресенье с раннего утра вся семейка в полном составе, включая Володю с женой, но без Лены и Костика, на трех машинах притащилась в стрелковый клуб.
– Работаем по программе соревнований, – объявил тренер.
Дана, бледная и напряженная, послушно встала на первый номер, а мы разместились у нее за спиной. Все пять выстрелов на первом номере оказались неудачными – ни одной разбитой тарелки.
– Мазила, – пренебрежительно протянула Юля. – Тоже мне, спортсменка. Сидела бы лучше дома, книжки читала. Только деньги на твои забавы переводить.
– Помолчи, – оборвал ее папаня. – Не говори под руку.
Дана перешла на второй номер. Я подошел поближе, заглянул ей в лицо и увидел, что девочка глотает слезы.
– Вот видишь? – шепнул я. – На соревнованиях такого не будет. Никто тебе этого не скажет. Это самое плохое, что может случиться. Если ты с этим справишься и разобьешь хотя бы одну мишень, то тогда тебе никакие соревнования не будут страшны. Помнишь, Анатолий рассказывал, как один опытный спортсмен на соревнованиях вообще ни разу не попал? Ни одной мишени из ста не поразил. И такое бывает. Но от этого не умирают. Давай, Дана. Покажи им, чего ты стоишь.
И она показала, безупречно поразив оставшиеся двадцать мишеней и настреляв на второй разряд. Особый восторг у присутствующих вызвали ее выстрелы по мишени «бату» – одной из самых трудных. Тарелка летит быстро и ребром к стрелку, ее почти не видно, и только в последние полторы-две секунды разворачивается всей плоскостью. Именно в эти короткие мгновения ее можно отчетливо увидеть и поразить.
– А во что она стреляла? – удивленно спросила Валентина. – Я никакой тарелки не видела.
Ей подробно объяснили, откуда вылетает мишень, куда прилетает, где разворачивается и падает и куда смотреть, но разглядеть «бату» она сумела только с третьего раза.
– Господи, я эту мишень и увидеть-то не успела, а Дана ее уже разбила, – не переставала ахать папанина сестра.
– Переходим на другую площадку и снова стреляем по программе, – скомандовал Николаев.
На другой площадке совершенно успокоившаяся Дана уверенно выполнила норматив первого разряда, разбив 38 из 50 мишеней. Родственники шумно хвалили ее, а папаня громогласно заявил, что, если она хорошо выступит на соревнованиях, он купит дочери ружье.
– Пусть из своего стреляет, а не из прокатного.
– Рано, – покачал головой Николаев. – До восемнадцати лет не получится. Разве что вы зарегистрируете ружье на себя и будете сами с ней приезжать. Будете?
– Куда мне, у меня работа. Не смогу. А если на Павла ружье зарегистрировать?
– Нельзя. Только родители. Огнестрельное оружие – это не шутки. Родители отвечают за несовершеннолетнего. А с чужого человека какой спрос?
– Тоже верно, – вздохнул папаня. – Ну ладно, будешь хорошо стрелять – на восемнадцать лет подарю ружье. Итальянское, самое лучшее.
Да уж кто бы сомневался. У нашего папани все должно быть самым лучшим. Я отправил семейку в ресторан греться и пить чай, а сам остался с Даной, продолжающей тренировку.
– Ну что? – спросил я ее, когда тренер объявил пятиминутный перерыв. – Пережила?
Она молча и без улыбки кивнула.
– Видишь – это совсем не страшно. И заметь себе: сегодня ты стреляла перед своими родными, и тебе хотелось выглядеть в их глазах как можно лучше. А на соревнованиях тебе будет все равно. Ну, стоят вокруг какие-то дядьки незнакомые, на соседних номерах кто-то стреляет, никто тебя знать не знает, никому до тебя лично, до Богданы Руденко, никакого дела нет. Как отстреляла, так и отстреляла, им без разницы. Их дело – зафиксировать результат, не более того. И тебе совершенно безразлично, что они о тебе подумают и как ты выглядишь в их глазах. Во-первых, ты их не знаешь и их мнение о тебе никакого значения не имеет, а во-вторых, они о тебе и думать-то не будут. У них работа такая: стоять и фиксировать результат. А сам стрелок им до лампочки.
