липнет к спине от холодного пота.
– Она-то никому не мешает, – повторяет он с показным безразличием, – но этот, Адам…
Мужчина, которого они называют Адамом, смотрит на них, не прекращая петь. Абсалон берётся за плеть. Замахивается, откинув девять кожаных хвостов за плечо, чтобы удар вышел что надо, но кто-то хватает его за руку.
Капитан Гардель вырывает у боцмана плеть. Сорочка у капитана расстёгнута, лента на парике развязалась. Абсалон при виде него тушуется.
– Негритянку я не трогаю, капитан, – оправдывается он. – Я знаю, что она ваша. Я только хотел проучить негра, который поёт.
Капитан Гардель поигрывает плетью.
Двое невольников продолжают петь по очереди. Нао так и лежит с закрытыми глазами. «Негр, который поёт» всё улыбается. Остальные в шлюпке затаили дыхание.
– Вы не хотите, чтобы я его учил? – спрашивает Абсалон.
– Вы ничего не заметили? – цедит Гардель сквозь зубы.
– Нет.
– Там, внизу… Вслушайтесь, булинь вам на шею! Слушайте! – кричит он.
Подошли ещё матросы. Все напрягают слух. Пока поёт женщина, ничего другого они не слышат.
– Ну? – спрашивает Гардель. – Ничего не замечаете?
Когда Нао замолкает, головы у всех снова включаются.
– Стук! – кричит кто-то. – Стук пропал!
Удары на нижней палубе смолкли. Там тишина.
– Пускай они поют, – бормочет капитан. – Уж лучше эти двое будут петь, чем остальные шесть сотен порвут нас на кусочки.
Всё устроилось очень быстро, само собой. Всюду – в женском загоне, за прутьями мужского и за новой решёткой люка в погреб – среди невольников появились дежурные. Они слушают того, кого белые зовут Адамом. Затем передают его голос дальше. Поют для тех, кто вокруг. И те разносят слова песни ещё глубже в чрево судна, повторяя и переводя на все языки: мандинка, фула, киконго, акан, – несут их женщинам игбо в крюйт-камере, мужчинам, притиснутым друг к другу вдоль бортов и под настилами, которые соорудил на нижней палубе Жак Пуссен.
Поначалу песня Нао только собирает их вместе. Она ни о чём не рассказывает, только готовит их к тому мигу, когда все окажутся у неё на ладони. Она поёт разное: «Слушайте меня, плачущие» или «Слушайте меня, в лесах из досок и железа». Она сравнивает свою песню с пирогой в бурной реке. Говорит, что её голос плывёт по потоку из слёз. Говорит о низком своде нависших над водой веток, и каждый поднимает взгляд к потолку нижней палубы и видит лианы и птиц. «Я несу бодрость измождённым. Пирога плывёт бесшумно, а я сижу позади и пою».
Весь экипаж тоже невольно прислушивается.
– О чём она поёт? – спрашивает матрос.
– Заткнись.
Один Гардель, несмотря на продолжающийся шторм, слышит лишь, что под ногами опять воцарился покой.
Нао долго продолжает свою ворожбу, чтобы коснуться ушей, которые ничего не хотят больше слышать, пробудить спящих и тех, кто всё бросил.
«Вы думали уйти из жизни, но жизнь из вас не уходит. Память – вот наш материк. Слушайте же меня».
Повторяемые, разносимые слова подолгу спускаются из шлюпки, скользят между балок. Они медлят в темноте, как звёздный свет, прежде чем коснуться земли.
Всё начинается внезапно. Никто не понимает сперва, что рассказ уже идёт. Задвигались тени. Словно в зачине сказки. Песня повествует об особенном народе. Многочисленном, цветущем, живущем свободой.
Люди око.
«И раз свобода даёт им жизнь, то без неё они умрут».
Свобода взрастила в них все мыслимые дары, потому что, если деревьям дать волю, они достают до небес. Вольность становится воздухом, которым они дышат.
Нао тихо поёт под скамейкой слово «вольность».
И на её языке оно звучит «альма».
Она рассказывает, какой это искусный народ, как прекрасны их сады, как умелы лекари и гриоты, как отважны воины. Они носят то же имя, что и птички, всегда жившие с ними: око, изумрудные колибри с серебряными клювами. Они копошатся под карнизами их крыш и в жёлтых цветках акаций.
И никогда их не оставляют.
Всю ночь песня Нао бросает вызов буре, заглушает треск бортов, унимает стоны и всхлипы. Она возвращает немного жизни и Альме. Пронзительно и живо она рисует влажное бельё, сушащееся перед хижинами на деревьях, и как колибри повисают на нём гроздьями, чтобы напиться, как родятся дети, как их похищают, как грабят дома. Она рассказывает, как жизнь постепенно сплетается с бегством, – рассказывает память око.
Мир вокруг стал вдруг опасным, и потому свобода под угрозой. За око охотятся, как и за другими народами. Они уходят вглубь земель, выше по течению их реки.
Когда кого-то из них ловят, он в конце концов гибнет. Не сразу – он ещё может сколько-то жить в кандалах, пока помнит свою свободу. Но однажды его покидает надежда. И следом – все силы. Он закрывает глаза. Так угасают колибри, когда приходит холод, когда вокруг темнеет, когда не хватает цветов. Они впадают в оцепенение. Сердце бьётся медленней. На живых они больше не похожи.
Постепенно людей око становится меньше, чем чечевицы в миске, потом – чем в пригоршне у ребёнка.
«…И чем на тыльной стороне его кулака».
Тогда, чтобы их не поймали, народ око делается невидимым. И растворяется в лесах.
Всякий раз, когда Нао берёт паузу, когда смолкают те, кто несут её голос, корабль словно на миг парит над водой. Выбиваясь из сил, она продолжает. Продолжает рассказ об угасающем народе, который однажды решает защитить свою память.
«Охота, сады, целительство, песня и война».
Меты, оставленные той памятью.
Все знания око поделены между теми, кто выжил. Каждый получил по мете, чтобы они не стёрлись.
Охотиться, взращивать, лечить, петь и сражаться. В каждом око живёт одна из этих сил.
И вместе с ними вглубь земель, сквозь леса, летит облако крохотных колибри и живёт бок о бок в ветвях, где люди око строят дома, потому что они отыскали одно и то же, единственное средство от собственной хрупкости: таиться, но оставаться свободными.
– Кто поёт? – слабым голосом спрашивает Альма после первой ночи.
Доносившаяся из шлюпки песня смолкла. Альма чувствует, как под закрытыми веками теснятся слёзы. Она никогда не слышала этой истории, но узнаёт свой народ.
– Скажите, кто поёт.
45. Ночь ещё не кончилась
В следующие две ночи песня продолжается, после молчаливых дневных часов. Нао отдаёт ей последние силы. Невольники воскресают. Шторм бушует, вода протекает на нижнюю палубу, заливает их тюрьму, но песня Нао хранит их. Хранит от всех напастей.
Почти все и раньше слышали про око. Барабаны ибибио рассказывали их легенду. Как и песни фанти, и гриоты царства
