Это отличный бросок, достойный самого опытного гарпунера, а уж для первого раза — вообще немыслимо. Посмотри на меня — я начинал простым матросом. Сидел, как и ты, на весле, держал трокель. И кто я теперь — я капитан «Клио». Я добыл уже больше сотни китов, у меня отличный дом на берегу, хорошая семья, обеспеченная старость. Хватит детям подняться на ноги и пристроиться к выгодному делу. А что ждет тебя? Поскитаешься бесправным наемником, и если не погибнешь в какой-нибудь бессмысленной стычке, то вернешься в Эгону старым и больным, с ноющими старыми ранами. Так и умрешь в степи, в своей продуваемой ветром юрте. Я поставлю тебя гарпунером на второй вельбот вместо Уинли. Уинли — это недоразумение, ему там не место. Он отлично тянет линь и мастерски работает трокелем по хвосту, но гарпунера из него не получилось. Если не оплошаешь, то после плавания я замолвлю за тебя словечко, и тебя внесут в постоянный список — хорошими гарпунерами не разбрасываются. А это уже полуторная, а то и двойная доля будет
И это лишь начало. Посмотри на меня — я помогаю тебе сделать первый шаг на пути в такую же каюту. Помни о доме в цветущем порту, о лишениях солдата, о юрте на ветру. Подумай над моими словами — время у тебя на это есть: в порт мы зайдем еще не скоро.
Тим, чуть наклонив голову, спокойно ответил:
— Спасибо, господин капитан. Я подумаю над вашими словами.
— Вот и хорошо. Можешь идти. И позови ко мне боцмана.
Выбравшись на палубу, Тим столкнулся с необычно мрачным Токсом. Матрос расстилал у борта подвесную койку.
Зная, что это обозначает, Тим коротко поинтересовался: — Кто?
— Шинк, — так же коротко ответил товарищ, скупо добавив: — Хорошо умер — во сне.
Тим, развернувшись, направился на нос, к боцману. Шинка он знал хорошо — их койки были по соседству. У бедняги и до этого с грудью бывали проблемы, а тут он в придачу ухитрился сильно простудиться, подремав на вахте в холодном медном котле салотопки. Тело его после этого два дня пылало жаром — матросы обкладывали его компрессами.
Не помогло…
А еще Тим вспомнил, как грудь Шинка задела краем крыла одна из призрачных тварей. И после этого он умер…
В такие совпадения Тим не верил. Значит, ему все это не померещилось. Да и розовые ладони доказывают то же самое.
Интересно, а что, если бы эта тварь призрачная задела Тима? Или Шинк и без того был обречен?
Вопросов много, ответов — нет… Ничего, когда-нибудь все тайны открываются. Особенно перед теми, кто так же любознателен, как Тим.
* * *Дербитто откровенно скучал. Скучал давно и демонстративно. И Сеул его понимал — стражник по складу характера и роду деятельности был органически не приспособлен к бумажной работе. Всю городскую бюрократию он считал одной из лавочек для пристраивания непутевых отпрысков знатных родителей на места, где работать не требуется (в этом он отчасти был прав). Дербитто работал на улице, среди переулков межстенья, в темных подворотнях, в задних комнатках подозрительных трактиров. Он работал с людьми, но не с бумажками. Бумаги, которые он обязан был заполнять лично, его бесили — они отвлекали стражника от настоящей работы. Даже подписывать пачки отчетов для него было мукой. И ему не нравилось то, что он делал сейчас.
Он закопался в бумаги.
Полностью.
По самую макушку.
Причем это было именно так — стол, за которым сейчас сидел Дербитто, был заставлен бумажными бастионами. Сотни казенных папок из серого картона скрывали стражника полностью. Из-за этого монумента бюрократии доносились унылое шуршание и горестные вздохи.
За столом Сеула дела обстояли получше. Нет, бумаг здесь было не меньше, даже больше, но дела он раскладывал в каком-то странном, одному ему понятном порядке. Низенькие стопочки соседствовали с высоченными бюрократическими монументами, далее перемежались с башнями среднего размера — и опять пики или провалы. Дознаватель сидел не за стеной, а за какой-то бумажной вязью вроде иероглифов давно забытой письменности Древних.
И он не скучал. Более того — он был настолько увлечен своим занятием, что, если бы не Дербитто, забывал бы про обед. Да и про сон — одну ночь он так и провел в архиве. Для этого ему пришлось посылать Дербитто в лавку за свечами — архивариус наотрез отказался выделить столичным «гостям» свой единственный светильник, ссылаясь на то, что архив снабжается крайне скудно. Сеул не сомневался, что бородатый скупердяй попросту подворовывает казенное имущество, но был настолько увлечен своим делом, что выводить его на чистую воду не стал, и, что самое досадное, Дербитто тоже этого делать не позволил — так бы стражник хоть немного развлекся.
К счастью, бумаг смотритель архива не воровал — в этом нет смысла. Да и украсть дело из архива префектуры не так просто, как кажется. Муж, зарезав гулящую жену, даже не представляет, какой бумажный водопад вызывает его в высшей степени справедливое деяние. Первым делом подшивается протокол осмотра места преступления и записка от стражника, обнаружившего тело или получившего донос. Далее — протоколы допросов свидетелей и подозреваемого. Справки из ратуши об имущественном и сословном положении уже обвиняемого. Приказ о взятии под стражу. И если не упоминать всего остального моря бумаг, финальный аккорд — копия приговора.
Каждое дело пронумеровано и отмечено двумя датами — когда заведено и когда закрыто. Если не закрыто, но попало в архив, дата идет одна: вместо второй — жирный прочерк. Фиксируются номера и даты сразу в трех ежегодных журналах, там же коротко, в одну строку, указывается суть дела. Пример: «Кража кассы в лавке у купца Тотто Нелгиса его приказчиком Шиумой Боссом». Один журнал хранится в архиве префектуры, второй — в личном архиве префекта, третий — в архиве наблюдательного совета при наместнике провинции. Если вдруг у архивариуса по журналу запросят дело, а он его не найдет, ему не поздоровится. Скрыть пропажу дела затруднительно — для этого придется получить доступ к журналам префекта и совета.
Каждые десять лет в архиве проводят чистку. Уничтожают дела, начиная от третьей категории и ниже — при условии, что они раскрыты. После уничтожения фиксируют это в отдельных трех журналах, рассылаемых туда же, где хранятся первичные. Их сверяют с основными журналами и ставят там красными чернилами отметки об уничтожении архивных дел.
Так что Сеул не боялся, что нужные ему дела пропадают или уничтожаются, — они были мало того что нераскрытыми, но еще и подпадали под первую категорию («пропажа без вести лица дворянского сословия») или под вторую («пропажа без вести мещанина третьего сословия»). К сожалению, пропажа крестьянок или представительниц беднейших слоев городских обитателей хоть и считалась по закону преступлением третьей категории, но по факту стража крайне не любила марать бумагу по таким пустякам, и дело если и заводилось, то только в случае раскрытия сразу, по горячим следам. Ну или если на этом сильно настаивал аристократ, лишившийся приписной крестьянки (что бывало нечасто). Стража любила демонстрировать высокие проценты раскрываемости и, естественно, не любила фиксировать откровенно безнадежные преступления — никто не станет совершать серьезных движений ради какой-то пропавшей простолюдинки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
