корабль, на котором везли, то несколько матросов не могли их сдвинуть с места, что, конечно, и было признано за указание, где святому угодно было покоиться: так говорит легенда!
«Каттаро скучен по превосходству», – писал я двадцать лет тому назад; в последующие свои поездки, к сожалению моему, я имел случай вполне в этом убедиться. Вот как я тогда описывал жизнь в Каттаро во время лета: «С рассветом он оглашается выстрелами: эта стрельба в цель австрийских егерей; на площади за городскими воротами кипит базар, если этот день базарный; на нем господствуют черногорцы со своими скудными произведениями. С 9 часов и даже ранее настает жар невыносимый, город пустеет: ставни всюду закрыты; все по домам, полураздетые, в бездействии и лени; к полудню солнце жжет со всею силою: с трудом дышишь. Но вот вечереет; ставни понемногу растворяются; кое-где из окна выставляется изнеможенная полдневным зноем головка итальянки с черными, лоснящимися волосами, с глазами, полными изнеможения, неги, страсти, или более холодное лицо сербки. Ночь; дома настежь! на площадке звуки Страусовых вальсов, выполняемых прекрасным батальонным оркестром; городские власти гуляют у взморья; это пора любовной интриги, которая, избегая шума и чужого глаза, скрывается в простенках городских укреплений; тут жизнь итальянская, завещанная Каттаро Венецианской республикой!..»
Бокко-ди-Каттаро отделена от Рагузы, или правильнее, провинция Рагузы отделена от Бокко, а равно и от Далмации, узким пространством земли, принадлежащей Турции. Это случилось во время республики Рагузы, когда она, враждебная Венецианской республике, желала иметь в соседстве лучше Турцию, чем быть соприкосновенной с Венецианскими владениями, и уступила добровольно эти пограничные пункты Турции, – такова была вражда многих христианских республик между собою, которая, конечно, не мало содействовала распространявшемуся тогда владычеству Турции. Эти два участка земли, известные под именем Клек и Суторино, составляют предмет политических мучений Австрии и постоянных переговоров с Турецким Кабинетом. Действительно неприятно, видеть владения, рассекаемые черезполосными землями… Правда, австрийцы провели через них шоссе, которое идет вдоль моря; но если турки, по беспечности своей, не мешали им строить это шоссе, то спохватились потом, надоумленные другими, и теперь весьма неприязненно смотрят на такое самоуправство в своих владениях. На беду Австрии, один из этих пунктов представляет прекрасный порт, который, по выгодному положению своему, мог бы в руках морской державы развиться в короткое время и подорвать торговлю Триеста; эта мысль, конечно, только усиливает опасения Австрийского правительства.
В провинции Бокко-ди-Каттаро считается теперь 34.699 жителей. Из них 24.739 православного исповедания, 9.950 римско-католического и 10 евреев. Говорят поморяне или, правильнее, горожане более по-итальянски, с венецианским произношением, а жители внутренней земли по-славянски, сербским наречием, с примесью, слов итальянских. В письме – латинская азбука еще не заменила славянской, за немногими исключениями; высшее общество читает и пишет только по-итальянски; между чиновниками, и особенно между военными, господствующий язык немецкий.
Провинция разделена на три округа или претории: Каттаро, Будву и Кастель-Ново, которые подразделяются на общины и племена; управляются претории окружными капитанами, а общества и племена по-старинному – князьями и барьяктарами, избираемыми каждые три года.
Неприязнь жителей в двух различных исповеданиях очень заметна: она осталась от старых времен и вкоренилась особенно при Венецианском управлении, которое теснило и угнетало жителей православного исповедания.
Часто посещая Каттаро, я видел его однажды необыкновенно оживленным. Память о том останется, конечно, надолго у жителей всей провинции. Это было в 1838 году – я был пробужден на рассвете сильным движением на улице, стуком оружия и беготней в доме. Еще не протер я глаза, как вбежала хозяйка бедной гостиницы, где я жил.
– Несчастие, страшное несчастие!
– Что такое, что такое?
– Черногорцы нахлынули на Бокку и жгут, и режут, что ни попадается.
– Много ль их и где?
– Вся Черногория свалилась с гор и рассыпалась, как горох по Бокке.
– Какой вздор! Да ведь здесь их нет?
– Еще нет, но говорят сейчас будут. Защитите, ради Христа, вы знаете, что мы истинные православные и не терпим немцев.
– Берегитесь, немец слышит, – сказал я шутя, указывая на вошедшего. Хозяйка робко оглянулась. Но это был черногорец Видо, несменно при мне находившийся, которого тоже внезапно разбудили; но он был уже совершенно одет и вооружен, бодр и весел.
– Что там такое? – спросил я его.
Видо молча открыл окно и с торжествующим видом указал на улицу. Солдаты торопливо, чуть не бегом, проходили через город; офицеры перебегали из дома в дом; денщики их тащили, что успели захватить для внезапного похода; слышен был рев запрягаемых и седлаемых ослов, и стук орудий. Город превратился в военный стан.
Есть что-то чарующее и вместе теснящее грудь в приготовлениях к битве. Солдаты шли бодро; офицеры были слишком заняты настоящим приготовлением; жители находились под влиянием страха от преувеличенных слухов, и хлопотали о том, как бы скрыть свои пожитки.
Выслав хозяйку из комнаты, я обратился к Видо с вопрошающим лицом; он отвечал самодовольной улыбкой.
– Чему же ты рад, какой толк выйдет из всего этого?
Видо пожал плечами, как бы желая сказать: что я знаю, это не мое дело! увертка, к которой часто прибегают славяне.
– Рассказывай, что все это значит, только скорее, надо ехать в Цетин.
– Да ничего особенного. Австрияки, стали было говорить, что вершины Паштровитской горы их, а мы говорили, что наши; они поставили на ней казарму и посадили в ней солдат; а мы сбросили казарму, а вместе с нею и солдат под гору, туда, где им следовало быть: вот и все.
– Солдаты убиты?
Видо утвердительно кивнул головой.
Я наскоро собрался, зашел к окружному капитану и потом отправился в Цетин.
В то время переход в Цетин, местопребывание Владыки Черногории, был не то, что теперь. Вот что я писал о нем, – после первого своего путешествия в эти края.
«Я вышел из Каттаро до рассвета… Горизонт неба едва занимался заревом приближающегося светила; но вершина Ловчина была уже облита его лучами и горела и сияла как жар-птица в наших сказках. Залив Каттаро, лучше которого и в мире ничего нет, спал в полумраке сном праведника, существующего для блага человечества, – и только для блага его! Божий мир лежит передо мною во всей красе своей, но мне было не до того, чтобы любоваться им; я уже изнемогал, а Ловчин вставал передо мною все выше и грозней; едва взбирался я на кручу по выдавшимся камням или кое-где иссеченными ступенями, цепляясь за колючий кустарник, как нередко опять скользил вниз по осыпям. Казалось, не было конца пути, а солнце столь приветливое вначале, становилось все жарче; я задыхался от зноя и усталости. Каттаро
