сумели бы оценить. Она для нас полезна и мы не отрицаем её.
После чего он тут же спросил ещё Петрека, сколько ему людей может привести воевода, как вооружённых и когда может может с ними представиться.
Разговор из порывистого стал более холодным и расчётливым.
Но невозможным было воеводе точно определить собирающиеся силы. Обещал до тысячи хорошо вооружённого рыцарства и несколько тысяч обычного люда, который оно могло привести.
Магистр холодно обратил внимание, что наиболее хорошо вооружённый поляк не мог стоять наравне с немецким рыцарем, и прибавил, что люд также не много ценит, только, пожалуй, для охраны добычи.
Этим способом он снижал оценку жертвы, как если бы хотел вместе и немецкую награду сократить.
Это кольнуло воеводу, он сильно гневался.
– Правда, – сказал он, – что наше рыцарство на себе столько железа не носит, но зато легче двигается, а во время боя, когда на сторону нужно перебросить подмогу, великую помощь оказать может.
Людер не хотел этого отрицать, только головой подтвердил что слышал. Потом сразу сказал, что у него мало времени и что этого подкрепления долго ждать не может, всё уже имея приготовленным для похода.
Воевода ответил резко и неохотно, что разослал гонцов и что через несколько дней оно может подойти.
Магистр на несколько дней выразил согласие. Так на короткое время внешне исчерпанный разговор прервался. Посмотрели друг на друга, но трудно было понять, что воевода имел много на сердце, чего не исповедал, что хотел гарантировать и изложить.
Людер также терпеливо ждал.
Шепнул Винч Петреку, уже быстро говоря, чтобы магистр гарантировал, дабы ту землю, из которой он солдат ему приведёт, уничтожать и наезжать на неё не будет.
Наступило долгое молчание, стоял магистр задумчивый, неуверенный, рассчитывая, что должен был говорить, не спеша ни с каким обещанием.
– Вы знаете, что это война, – сказал он в итоге. – Когда выходят в поле, вождь знает, куда ведёт, а как далеко зайдёт и где ему свернуть придётся, никогда не уверен. Таким образом, это было бы напрасным обещанием, когда сдержать его не в человеческой власти. Мы хотим вашу землю и имения уважать, как следует союзнику, – но кто же поручится за жребий войны?
Он пожал плечами.
Винч уставил на него глаза, и ничего во взгляде вычитать не мог, кроме холода, уверенности в себе и того превосходства, с каким магистр ему давал, что хотел, не видя себя ни к чему обязанным.
Воевода вздрогнул, побледнел, но чувство своего падения, какое почувствовал, скрыл, ибо видел свой позор. Эту горечь он должен был проглотить и переварить в себе.
Седая голова упала на грудь. Значит, он так отдавал всего себя, жизнь, честь, свою верность, независимость, к какой привык, а взамен приобретал только одно – насыщение жаждой мести.
Крови, которой думал напиться, должно ему было хватить за всё.
Он усмехнулся сам себе.
«Месть, месть буду иметь, – подумал он, – хоть дорого за неё заплачу».
Магистр Людер, который уже считал разговор оконченным, а был от него и от себя рад, с прояснившемся лицом подошёл к воеводе и мягким тоном, более доверчиво, через Петрека начал его расспрашивать, якобы заботливо, спрятал ли свою семью, был ли в безопасности от короля и королевича, если заранее угадают его мысли.
На это воевода грубо, коротко, не очень охотно, в полслова дал ответ, чтобы отделаться от расспросов.
Он сразу осведомил, что долго тут пребывать не может и не хотел бы быть увиденным. Затем, договорившись о месте, на которое нужно явиться, тут же попрощался с магистром.
Хотел потом, может, возобновить речь о том, что упорно называл союзом, но Людер повторно отделался от него общими словами, а что более неприятно, показал некоторую тень недоверия, как если бы хотел дать понять, что тот, кто предаст одного, и другому может слова не сдержать.
Воевода должен был и это проглотить, делая вид, что якобы не понял, из его груди вырвался вздох.
Ещё говорили, когда Людер, выглянув за дверь к компаньону, его ожидающему, приказал подать вина и еды, не в состоянии гостя, который не хотел быть увиденным, проводить к общему столу.
Всё было рассчитано так, чтобы привыкшему к королевским пирам Винчу, который сам был богатым паном, показать богатство и великолепие ордена. В третьей комнате стоял уже накрытый скатертью, заставленным позолоченными серебряными сосудами, венецианским стеклом, причудливыми кубками и мисками стол, от которого сильный запах специй чувствовался издалека.
Сюда Людер ввёл гостя, приглашая к трапезе перед дорогой. Сам он, налив в кубок только немного пигмента, приложил его к устам за здоровье воеводы.
Петрек, добыв из-за пояса нож, жадно набросился на еду, Винч ни к чему, кроме вина, не прикоснулся, отломил кусочек хлеба и, задумчивый, только пил.
Сумрачность гостя, который должен был отъехать с болью в душе, должно быть, не была приятна магистру, потому что, принуждая его к весёлости, пытался ввести его в лучшее настроение. Это было трудной задачей. Только когда о короле Локотке, о сыне его, о громкой истории на дворе Кароля Роберта начал говорить, объявляя, что рядом с Яном, королём чешским, который в то же время назывался польским и был, Владислав удержаться не сможет, – развязали воеводе уста.
Он вспыльчиво начал выступать против короля, высмеивая его и угрожая ему.
Вся жизнь Локотка прошла через грызущие зубы человека, который был обязан этому королю всем, чем был; эти начальные юношеские бои, дерзкие, счастливые и неудачные, бедность, преследование – военные бродяжничество по стране, покаяние, изгнание – возвращение, битвы… и всё, что составляло самую прекрасную картину неутомимой работы, в устах Винча было предметом издевательства и самой чёрной клеветы.
Магистр Людер, который не садился за стол, не ел с ними, слушал, понимая понемногу; но не соглашался с ним. Как крестоносец, ненавидел он упрямого Локотка, который докучал ордену и папе на него жаловался, а, защищая Поморье, овладеть им не давал, но, издавна слыша о нём и глядя на него, имел к нему уважение, какое каждая настойчивость и мужество пробуждают даже во враге.
Только Петрек, поглощая яства и попивая вино, чувствовал себя обязанным улыбаться и возвышать то, что говорил воевода, чтобы ему польстить, иногда поспешно объясняя магистру самые сильные пункты из выкрикиваний Винча.
Так прошёл довольно длинный промежуток времени, воевода посмотрел в окно и вышел с прощанием, видя, что более длительным пребыванием ничего уже себе не приобретёт, чувствуя, что был, как введённый в засаду и пойманный, с маленькой или никакой пользой для себя.
При прощании
