и гречкой обсыпалась, ойкнула, покраснела, получила злобный взгляд от отца, замерла, ровно статуй грекский...
И если их сравнивать, младшая — как половинка старшей. Вдвое хуже. Когда б Платону выбирать, он бы тоже старшую предпочел. А вот для племянника...
Тут и не знаешь, что лучше, что хуже.
Фёдор сам ума невеликого, а вот какая жена ему нужна? Когда она умная будет да хваткая, потерпит ли она царицу Любаву? А то ведь будет Феденька, как меж двух берез болтаться, одна в одну сторону тянет, вторая в другую. Умные бабы — они такие, не всегда промеж собой договорятся.
Вторая девка — та попроще. Ей управлять легко будет, она будет в тереме сидеть, да и лишнего слова не вымолвит. Но Фёдору нравится не она. Да она и похуже.
Платон Митрофанович, как настоящий мужчина, таких мелочей, как цвет волос — глаз — платья, украшения — подвески — кольца не разбирал, потому и вывод делал обобщенный. Старшая краше. Младшая так себе. Фёдор просил поговорить о старшей.
Платон и поговорит.
Сначала с боярином, потом с боярышней, хотя бы и в присутствии ее отца. Посмотрим, что ты за птица такая, боярышня Устинья.
* * *
Прошлась царица Любава по горнице, глазами сверкнула гневно. Женщина, перед которой она расхаживала, на царицу без интереса смотрела.
Ходит тут она себе и ходит... сидела, в окно смотрела.
Надоело Любаве гнев показывать, сорвалась она.
— Ты чего сидишь, молчишь?
— А ты ни о чем и не спрашивала.
— Кому это надобно!? Кто Федьку погубить хочет?!
— Да кому он нужен-то, покамест не женат?
— Я бы о Борьке подумала, но там... не допустил бы Борька двух осечек, глупо это!
Женщина плечами пожала.
Глупо — так глупо, ей ли спорить?
— Ладно, — остановилась Любава. — Есть такая боярышня Заболоцкая на Ладоге. Устинья. Надобно мне, чтобы ты на нее посмотрела.
— На ней Федьку оженишь?
— Не хотелось бы, а только понравилась она сыну, может, и нам подойдет? Я на нее глядела, ну так много ли я увижу?
— Погляжу, как можно скорее. А ты бы и обо мне подумала, Любава. Когда Федька женится...
— Помню я! Женится, и через год — полтора, и ты можешь...
— Вот и ладно. Пора мне уж, возраст не девичий, и муж намекает все чаще...
— Ой, да муж твой! Тряпка несчастная, подкаблучник...
— А то мое дело. И мой муж.
— Ну, прости, — отступила Любава. — Нам ли ссориться... как женится Феденька, так вскорости и тебе петлю скинуть можно будет, чуть-чуть осталось.
Женщина посмотрела на царицу. А глаза у нее зеленые, ровно ядом полны...
— Договорились.
И ровно чешуя змеиная в траве прошуршала. С-сговорилис-сь...
* * *
После трапезы мужчины ушли в горницу к боярину, сидели там, попивали хмельной мед, потихоньку. Не так, чтобы допьяна, а просто — маленькими глотками, разговеться.
— Хорошо у тебя готовят, боярин.
— Супруга у меня за хозяйством смотрит. И дочек учит, да....
— И дочки у тебя хороши, боярин. Ты же понял, что не просто так я приехал?
— Понял, Платон.
— Дочка твоя, Устинья, племяшу моему глянулась.
— Племяшу... как зовут его? — Алексей Иванович пытался припомнить неженатых Раенских. Получалось плохо, но все равно... род богатый, род сейчас при царице, при власти — понятно же, надобно дочку замуж выдавать, когда приданого много не запросят.
— Царевич Фёдор Иоаннович.
Боярин рюмку и уронил. И челюсть отвисла... не ждал он, что так-то, да сразу.
— К... ка... а...? Ак?
Получилось что-то вроде кваканья лягушачьего, но тут Платон Митрофанович не обиделся.
— Дело молодое, Лексей. Отправились твои дочери с нянькой на ярмарку, рябины купить на варенье. Там с царевичем и столкнулись. И запала ему в сердце боярышня Устинья. Говорит, люба она ему. Жениться хочет.
Боярин Заболоцкий только икал. Тихо, но отчетливо.
Знал он, конечно, про этот случай, но не думал, что и правда все так обернется, бабы ж! Где преувеличат, где еще чего!
Ну, Устя, ну, девка... огонь!
— К Рождеству отбор назначим, а на Красную Горку и свадьбу сыграть можно будет.
— П-платон М-Митрофаныч... я эт-то...
— Надеюсь, не откажешь ты, боярин? Или иной жених есть на примете? Не сговаривал ты дочку?
Алексей Иванович так головой замотал, что по горнице ветер пошел.
— Да я... да никогда... нет никого... то есть... - собрался постепенно. И заговорил уже более спокойно. — Ни с кем у нас сговора пока не было. Думали мы с соседом детей поженить, ну так мысли — не бумага. Конечно, не откажу я... честь-то какая!
— А у самой Устиньи никого на примете нет? А то может, люб ей кто?
— Да я... нет у нее никого!
— А все-таки? — дураком Платон не был. Мало ли, что отец знает? Ой, не про все ему дочери рассказывают! На то и баба, чтобы крутиться, ровно змея в вилах.
— Нет никого! Точно!
— Ты ее пригласи, боярин. Побеседуем мы с ней, а то, может, она и не захочет?
Алексей Иванович только кулак сжал, словно уже розгой примеривался. Но потом подумал, что оно и правильно.
Понятно, от такого предложения никто не откажется. Но бабы ж дуры, а девки вдвое дурее. Ежели Устька кричать начнет, будет просить ее не отдавать, али еще какую глупость выдумает, пусть лучше сейчас все это случится.
Не потом.
Так что боярин кликнул холопа и приказал позвать Устинью.
* * *
Устя сильно и не удивилась.
Она чего-то такого и ожидала. Сидела, Аксинью утешала, а та ревела в три ручья.
— Вот как у тебя так вышло, ладно да гладко? Почему у меня все из рук валится? А тебе хоть бы что! Как будто ты по сорок раз на дню с боярами за столом сиживала!
Устя гладила сестру по голове.
— И ты научишься, невелика та наука. Сиди, да гляди себе, лишний раз руками не двигай, молчи, пока не спросят. Вот и будешь казаться умной да ладной.
— Ыыыыы... и гречей я вся обсыпалась!
— Вот и не тянула б ее в рот, когда руки от волнения дрожат.
— Умная ты, Устька...
Устя только плечами пожала. Когда сестре охота злобиться, что она-то сделать может? Да ничего...
А тут и в дверь постучали.
— Боярышня Устинья, боярин кличет.
Устя подошла к зеркалу, посмотрелась.
Хороша, спору нет. Сарафан темно-синий, с серебряной вышивкой, рубаха белая, в косе лента синяя, на голове маленький венчик серебряный. На ногах башмачки козлиной кожи.
Коса длинная по платью бежит, стелется... Устя ее на грудь перекинула.
ХорошА?
И глаза у нее такие
