глубокие стали, словно море грозовое.
Теперь еще губы покусать, да за щеки пощипать, а то кровь от волнения и отхлынула. А белилами да румянами Устя и не пользовалась. Вредные они... и ни к чему.
И пошла вслед за холопом.
Даже и не удивилась, боярина Раенского увидев. Поклонилась — и встала молча. Они звали — им и говорить.
Платон Михайлович поднялся, подошел к Устинье, вокруг обошел, как мимо лошади на ярмарке.
Устя в себе воспоминания давила.
Да и не было у нее ничего особенного, такого, что с Раенским было связано. Не интересовала она его, так-то. Баба — и баба. Была б умная, боярин бы с ней поговорил. Может, и помог бы.
А с дуры какой спрос? Пусть сидит, да молится почаще.
Так слов боярин и не дождался. Устя как смотрела на батюшку, так и смотрела.
— Ох и хороша же ты, боярышня. Как яблочко наливное, так и съел бы.
Молчание.
А что тут говорить, боярин же вопросов не задавал? А что хороша... она и сама знает!
— Молчишь, Устинья Алексеевна? Ничего сказать мне не желаешь?
— Так ты ни о чем и не спрашивал, боярин Платон Митрофанович.
— Верно. А сама не догадываешься, к чему мы тебя позвали?
— А зачем девку позвать могут? Либо ругать, либо сватать.
— Ругать тебя, вроде как и незачем. А сватать есть за кого. Не догадаешься дальше-то?
— Я, Платон Митрофанович, гаданием не занимаюсь, это супротив Бога. А думать... где уж девке думать, ее дело выполнять, что батюшка прикажет.
Алексей Иванович аж выдохнул.
Умна у него, оказывается, дочка?
Платон Митрофанович снова кивнул согласно.
— Ежели батюшка тебе замуж идти прикажет?
— Такая доля девичья.
— Даже и не спросишь — за кого просватают?
— За дурного человека ни батюшка меня не отдаст, ни ты, боярин, не посватаешь.
— И наново верно. Что за дочка у тебя, боярин! Что ни слово — то золото!
— Устя у меня сокровище, — довольно кивнул боярин. — И хороша собой, и умна, и по хозяйству может, и с людьми приветлива. Такую плохому купцу и не отдашь.
— И не надобно плохого. Вот что, Устинья Алексеевна. Ты мне сейчас ответь, как на исповеди — любишь кого?
— Батюшку люблю. Маменьку, сестриц, брата...
— Да я не про ту любовь говорю, — отмахнулся боярин. — Из мужчин, может, люб тебе кто?
— Замуж выйду, боярин, так буду мужа любить.
— И то верно. К Рождеству отбор в царских палатах будет. Невест для царевича пригласят. Не хочешь одной из них стать?
— Как батюшка велит, так и будет.
— Велю, — согласился Алексей Иванович.
— А я из воли вашей не выйду, батюшка. Или можно свое желание высказать?
— А ты не согласна? — удивился боярин. Вроде как и не дура, девка-то? Или — начинается? — Или что-то попросить хочешь?
— Хочу. Чтобы сестру мою вместе со мной пригласили. И нам вдвоем легче будет, и она ко мне ревновать не станет. А может, и приглядит ее кто из царских ближников. Не на отбор, не в невесты, а так, сопровождать меня. Можно ей будет?
Раенский только в ладоши хлопнул. Огонь-девка!
— Ох и умна у тебя дочь, Лексей! И о себе, и о сестре!
Устя промолчала. А что? Ее же не спрашивают, вот она и стоит. И молчит.
— Приедут за вами обеими, боярышня. Слово даю. А теперь скажи мне вот еще что. Коли умна ты, не могла не заметить племянника моего. Царевича Фёдора. Видела ведь?
— Видела.
— Ничего сказать ему не хочешь?
Устя впервые поглядела в глаза боярину.
— Хочу, Платон Митрофанович. — боярин Заболоцкий аж на стуле своем резном подскочил, словно резьба иголками покрылась. — Передай царевичу, коли я обидела его чем, то не нарочно. Но у девки только и есть, что девичья честь. И блюсти я ее буду строго, как и раньше блюла. Пусть не гневается на меня за то.
Алексей Иванович выдохнул.
Платон Митрофанович прищурился.
— Умна ты, девка. Только сама себя не перемудри.
— В палатах и поумнее меня сыщутся.
— Хорошо, что ты это понимаешь.
Устя молча кивнула. Она вообще старалась молчать. И зубы стискивать. И порадовалась, когда отец ее кивком отпустил. А потом пролетела по терему, забилась в кладовку, почти упала на сундук в темном углу — и зубы застучали.
Получилось ли?
Добьется ли она своего?
Справится?
Первые шаги она сделала, вроде как успешно. Но что дальше-то будет?
Какое оно будет?
Ох, подышать надобно, как бабушка учила, а то она сейчас тут и сомлеет от волнения. И дышать, и силу по телу разогнать, не то худо будет. Вот так.
И еще немножко.
Надо, надо справляться с этим. Впереди еще много встреч предстоит, и люди будут самые разные, и из прошлого, и... и ОН!
Не совладает с собой в этот раз — обоих вновь погубит. Она ведь тогда тоже умерла. Рядом с ним.
Навсегда.
Сейчас ей второй шанс дали, так что дыши, Устя. Вот так, и еще вдох. И не останавливайся.
* * *
Поздно вечером чуточку подвыпивший боярин Раенский поскребся в покои вдовой царицы. И был тут же впущен сенными девушками.
— Рассказывай, Платоша. Что там за девушка, какая она?
Боярин долго не раздумывал.
— Умная она, Любавушка. Коли ты ее своей союзницей сделаешь, большая от того польза нам всем произойдет.
— Умная?
— Редкую птицу себе племянничек приглядел. И собой хороша, хоть до тебя ей и далеко, и неглупа. Себя понимает, уважительна и рассудительна. Пока я с ее батюшкой разговаривал, человек мой по подворью погулял. С холопами поговорил, со слугами. Все про боярышню Устинью только хорошее говорят. Не гневлива она, не криклива. Но коли скажет, то надобно слушаться. Она и объяснит, что делать надобно, и зачем — тоже объяснит. И сама руки замарать не побоится. За нянькой своей ухаживала, к черной работе приучена.
— Это хорошо.
— Гордость в ней есть. А вот нелепой гордыни и в помине нет. Прислушаться к разумным речам она завсегда готова.
— Не будет она Фёдора под себя гнуть?
— Будет, Любавушка. Обязательно будет, потому как она сильнее. Но если вы договоритесь... преград вам никаких не будет.
— Надобно и мне будет посмотреть на нее.
— Обязательно. Я с ней поговорил. Знаешь, о чем она меня попросила?
— О чем?
— Взять ее сестру на отбор. Только не в невесты царевичевы, а просто — подружкой ее. Спутницей.
— УмнО.
— И Фёдору просила передать, что всем он хорош, но она себя до брака блюсти будет. И только так.
— Так ли?
— Мой слуга о
