class="p1">Не прощууууу!
И за сестру — тоже спрошу!
— Как Михайла на подворье к нам попадает — знаешь?
— Нет, боярышня.
— Настя... вот что. Три рубля хочешь? На обзаведение?
— Хочу, боярышня.
— Узнай, как он на подворье попадает. Попроси Егора своего поглядеть за Аксиньей, и сама постарайся. А за мной не пропадет.
— Я вам и так отслужу, боярышня. Вы нам с Егором жизнь спасли.
Устя коснулась руки холопки.
— За то, что я сделала, Настасья, ты со мной полностью расплатилась. Я тебе должна.
— Поговорю я с Егором. Они уж дней шесть не виделись, со дня на день должны.
— Хотела бы я их застать. Раньше, чем батюшка...
Настасья задумалась.
— Не знаю, боярышня. Я с Егором поговорю, а дальше — только молиться и останется.
Устя кивнула. Можно и помолиться. Но Михайла...
Аксинья...
Да что ж она, дурочка, не думает ни о чем?! Он же... она же...
Матушка-Жива, да что ж это делается-то?!
* * *
— Боренька, нельзя нам сегодня. Разве что рядом полежим...
— Маринушка моя. Мне с тобой всегда радостно, русалочка моя.
Царица Марина опустилась на кровать.
— Хоть побыть рядышком.
Борис тоже вытянулся на кровати, притянул супругу к себе.
— Ребеночка от тебя хочу, Маринушка. А лучше двоих или троих.
— Я ведь говорила, Боренька, не лгала тебе изначально. Я у матушки одна получилась. В роду нашем бабы поздно созревают, поздно рожают, но и старятся тоже поздно. Рожу я тебе еще... подожди чуточку.
— Буду ждать, сколько скажешь. Только сына мне подари. Или дочку, с такими же глазищами, как у тебя.
— Подарю, Боренька. Бог даст, и двоих подарю, и троих. Может, и мне на богомолье съездить? Ты поедешь в один монастырь, ну и я тут, рядышком?
— Расставаться с тобой не хочу. Даже на день, даже на час. Уж сколько лет вместе, а я без тебя сам не свой делаюсь.
Царица приподнялась на постели скользнула губами по губам...
— Я на пару дней, Боренька. Помолюсь, да и вернусь. Пожалуйста!
— Ну коли просишь...
— Отпустишь?
— Ждать буду.
— Любый мой....
Губы скользили по мужскому телу.
— Нельзя ведь. Грех это...
— Отмолю.
И губы скользнули еще ниже, вызывая довольный мужской вздох.
Ладно уж... семь грехов — один храм. И то... отмолим!
* * *
— Велигнев, я не просто так к тебе пришла. Разговор у меня есть.
— Слушаю, Агафья. Или тебя иным именем назвать?
— Называй Агафьей. Привыкла я, среди людей живу. Это ты в чащу ушел...
— Разве ж от тебя уйдешь? Ты и под землей разыщешь, коли надобно.
— А не было б надобности, я б сюда и не полезла. Ты меня послушай, Велигнев. Я не просто так пришла, я с другими поговорила. Пятьдесят лет назад в Россе было сто двадцать две священные рощи. Тридцать лет тому — восемьдесят шесть. Сейчас — сорок две. Не страшно тебе? Богиня ответ дала. За эти годы к ней пятьсот двенадцать душ ушло. Не простых, а НАШИХ. А всего-то нас хорошо, если тысяча наберется. И эти пятьсот смертей — они не от возраста, не от болезни. Это те, кого огнем и мечом извели, ядом и коварством.
— Агафья... всерьез ли ты?
— Смеяться будешь, я тоже не замечала. Как в тумане жила. Внучка у меня в силу вошла, я ее обучать начала, а она спрашивать. А как ответы я нашла, так и сама задумалась. Что происходит, Велигнев? Тебе многое ведомо, кто это может быть?
Обманчиво скромная пара.
Старушка в простом тулупчике и платке — и старик в одной телогрейке поверх холщовой рубахи, в портах полотняных, в лаптях. Даже без шапки, седые волосы в разные стороны торчат. Никакой в нем благостности, никакого величия.
Пока в глаза не поглядишь — и не поймешь, с кем столкнулся.
А как посмотришь...
Глаза у Велигнева голубые.
Ясные-ясные. Словно безоблачное летнее небо. Чистые и спокойные.
Только вот Агафья точно знала, не просто так его Велигневом прозвали. Вот и сейчас... голубые глаза начинали медленно темнеть. От зрачка — и все дальше, дальше, словно тучи на небо сходились.
— Не знаю я. Не думал. А ведь права твоя внучка. И еще кое-что случилось недавно, ровно мир дрогнул...
— Когда, Гневушка?
Велигнев время назвал, подумала Агафья.
— А мне в то же время Жива-Матушка приснилась, повелела к Устинье ехать.
— Неспроста это.
— Но... не моя ж внучка тут виной? Я ее силу видела, не злая она...
— Понятное дело. Но как-то причастна она к происходящему, не поговори ты с ней, и ко мне бы не пришла, верно?
— Верно, Гневушка.
— Может, и еще что хорошего от нее будет. Сейчас мы хоть задумались, что враг у нас есть, искать его надобно...
— Будешь искать, Гневушка?
— Время мне на то потребуется. Буду спрашивать, буду ответа ждать. Сама знаешь, в сказке все просто. Крикни — и сбегутся птицы-звери, и ответят на все вопросы. В жизни так не получится, чудес не будет.
— Мне и не чудеса нужны, а ответы.
— Ответов подождать придется.
— Подожду я, сколько надобно.
— Ну коли так... через месяц вернешься. Что узнаю — расскажу.
— Вернусь.
Велигнев и не сомневался. Еще как вернется.
А и правда — почему никто не видел? Не замечал?
Как глаза всем отвели. И бежит, бежит по спине холодок. Неуж кто-то старую веру изводит? Свою насадить хочет?
С тем волхв в святилище и отправился. У него своя дорога, у Агафьи своя. Не друзья они, да сейчас всем крепко стоять надобно, плечом к плечу. То-то ему ночью стена огня снилась, накатывает, лес поглощает, корчатся в огне белые стволы берез, темнеет кора...
Невольно руки в кулаки сжались.
Не допущу!
Сам костьми лягу, но веру отцов и прадедов отстою!
И где-то в вышине звонко и яростно прокричал сокол.
* * *
— Просыпайся, боярышня.
Устя из сна вынырнула не сразу. Глаза открыла...
— Настасья?
— Ты про сестру спрашивала. Там они, на сеновале.
Большего Усте и не понадобилось. Сарафан натянула, в платок завернулась — и за Настасьей. Уже на полдороге опамятовала.
— Настя, ты можешь меня к щели проводить? Где ты сама подслушивала? Посмотреть хочу, кто и как. Шум поднять легко, отмыться трудно...
Настасья кивнула.
И то... ежели сейчас пойдет боярышня на сеновал, кто знает, чем дело кончится? Ночь-полночь, да ведь не все спят! Первый шум, и сбегутся люди, а что потом-то? Ой, не порадуется боярин Заболоцкий скандалу. Девок своих, может, и простит, а Настасью точно засекут насмерть.
Так что сеновал они обошли — и с
