понять, так это Феб. Но у той было много своих забот, включая ее собственное горе, и Ванда не могла рассказать ей об Эрике, не рискуя обнажить другую часть своей души и выдать те чувства, которые все еще испытывала к ней. Так что Ванда прагматично заговорила о Конце. Она предположила, что именно поэтому Фебруари и позвонила ей – да, как подруге, но еще и как человеку с научным складом ума, оперирующему фактами. Наука была еще одной безответной любовью Ванды. Попытки искоренить мир глухих шли волнами; первые атаки на них совершали еще древние мистики, но теперь их судьбу крепко держали в своих руках врачи, исследователи, инженеры со своими кохлеарными имплантами и новейшими методами лечения, предназначенными для изъятия глухих из человеческого генофонда еще до того, как они появятся на свет.
И тем не менее, рассказывая, что их сообщество прошло многовековой путь, в конце которого их ждет вымирание, Ванда надеялась, что Фебруари поймет, что на самом деле она говорит: Это не твоя вина; так было всегда; никто из нас ничего не может сделать; я очень люблю тебя за то, что ты пытаешься помочь.
В ночь перед началом рождественских каникул атмосфера в общежитии была напряженной: то, что значило возвращение домой для многих учеников Ривер-Вэлли, портило праздничную эйфорию. Кэйла, Чарли и остальные девочки с их этажа провели весь вечер в комнате отдыха, где дежурные все для них подготовили, чтобы они сделали подарки для своих близких – елочные игрушки в технике оригами и открытки из картона. Даже Кэйла, казалось, с нетерпением ждала окончания семестра, но Чарли никак не могла проникнуться духом Рождества. Еще один праздник, который ей предстоит провести, сидя за столом, недоумевая, скучая и пытаясь прочитать по губам, что ей говорит жующая мать. Прежде ей и в голову не приходило желать чего‐то лучшего.
Что с тобой? – спросила Кэйла.
Просто думаю о возвращении домой… и о сегодняшнем занятии с директрисой.
Она же не будет давать вам контрольную в короткий день? Это была бы полная жесть.
Нет. Просто то, что было в М-и-л-а-н-е, – это такой пиздец. И этот А-Г-Б-е-л-л.
А, история глухих. Значит, вы ее изучаете? А я все думала, почему Кевин на днях говорил про Мартас-Винъярд.
Разве ты не то же самое проходишь?
Ну, я‐то все это учила…
На секунду Кэйла замолчала, словно смутившись, хотя Чарли видела, что эта заминка ради нее.
…когда была маленькой. Сейчас мы на Второй мировой. Но да, Б-е-л-л был мудаком.
Мы проходили его в школе для слышащих, и никто никогда не упоминал ничего подобного!
Кэйла рассмеялась.
Если ты думаешь, что это ужас, ты еще об Отцах-основателях не слышала.
Ну да.
Чарли покраснела и снова повернулась к своей сумке, куда как попало закидывала одежду на неделю.
Вот почему я хочу быть учительницей, – сказала Кэйла. – Исправить всю эту херню уже в следующем поколении. Может, даже директором стану.
И каким директором ты бы стала?
Наверное, как Уотерс, но, может, пожестче. Она слишком добренькая.
Слово “добренькая” никак не ассоциировалось у Чарли с директором Уотерс: она ее побаивалась, хотя та очень снисходительно обошлась с Чарли после истории с “сучкой”.
И я бы включила в учебную программу историю чернокожих глухих, причем не только на один месяц. Может, даже сделала бы целый курс ААЖЯ.
Это было бы круто, – неуверенно сказала Чарли.
Ее раздражало то, как неловко она себя чувствовала, когда сталкивалась с любым упоминанием расизма. Не то чтобы она не знала, что это плохо. У нее просто не было подходящих слов, чтобы сказать по этому поводу что‐то осмысленное. С другой стороны, это относилось ко многим темам. Во время учебы в Ривер-Вэлли она узнала, как называются явления, которые ее угнетали – эйблизм, устный метод, – и это дало ей ощущение свободы. Теперь у нее появился язык, чтобы описать то, с чем она столкнулась. Но чем больше она узнавала, тем запутаннее все становилось – та же расовая и классовая борьба внутри сообщества, что и вне, те же категории власти и подчинения, и все тесно переплетено, как резинки в шарике, который она сделала отцу на прошлое Рождество.
Можно тебя кое о чем спросить?
Кэйла кивнула.
Как думаешь, в Ривер-Вэлли тоже есть расизм, как и везде?
Конечно. Почему нет?
Не знаю. Наверное, я просто немножко надеялась, что тут будет… лучше.
Ага, белые глухие всегда так думают. Это потому, что здесь вы чувствуете себя в безопасности.
А ты нет?
Иногда да, иногда нет.
Чарли, поникшая и растерянная, опустила взгляд на собственные руки. Она хотела спросить, не может ли чем‐нибудь помочь, но понятия не имела, что конкретно она могла бы сделать, чтобы что‐то изменить.
Извини, – сказала она через некоторое время.
Вот теперь, когда ты знаешь, могла бы взять и почитать книгу. Или, по крайней мере, статью в Википедии.
Чарли кивнула.
Что ты посоветуешь?
Кэйла бросила на нее многозначительный взгляд, как будто собиралась сказать что‐то укоризненное, но потом подошла к своему ноутбуку и нажала несколько клавиш.
Отправила тебе письмо.
Быстро ты.
У меня оно всегда под рукой. Назовем это моим базовым руководством для белых.
Чарли не смогла удержаться от улыбки.
Урок второй: в следующий раз ищи информацию сама. Мне пока еще не платят за преподавание.
Ты хочешь пойти в Галлодет, чтобы учиться на педагога?
Да, но… зависит от денег.
Чарли кивнула, хотя и знала, что ей самой поступить в колледж помешают не деньги.
Им с тобой повезет.
Я знаю, – сказала Кэйла.
Она достала из шкафа джинсы и туго скатала их, чтобы запихнуть в свой и без того лопающийся рюкзак.
У меня есть еще одна сумка, если хочешь.
Да нормально. Так проще в автобусе.
Она надавила на рюкзак коленом, чтобы соединить две стороны молнии.
Чарли подошла к своему столу и взяла тетрадь, все еще открытую на сегодняшнем конспекте с урока истории. Она захлопнула ее и бросила в сумку.
Как думаешь, каким был бы мир, если бы эти добились своего?
Кто,
