Остин спросил, не хочет ли она зайти посмотреть его комнату, Чарли согласилась.
На улице было холодно и ясно, хотя солнце проходило по небу заметно ниже, чем в то же время еще вчера, и все близилось к солнцестоянию. Они почти не разговаривали, когда он вел ее по дорожке, но это была уютная тишина, и вот наконец он остановился в нескольких футах от входа.
Что случилось?
Ничего. Иди сюда.
Он огляделся, взял ее за руку и повел за здание. Там была живая изгородь, и им пришлось боком протискиваться в зазор между кустами и стеной.
Подожди, – сказал он.
Чарли видела, как он выскользнул с противоположной стороны и побежал обратно тем же путем, которым они пришли. Холод, исходивший от здания, просачивался сквозь куртку, и она попыталась отодвинуться, чтобы не касаться камня.
Как раз в тот момент, когда Чарли уже вообразила, что ее бросили, она увидела протянувшуюся к изгороди ладонь. Она подобралась ближе и обнаружила Остина, стоящего у открытого окна со снятой сеткой. Он схватил ее за руки и втащил внутрь.
Его комната выглядела так же, как ее и Кэйлы, только в зеркальном отражении. На стене в изножье кровати Остина висел такой же телевизор с выпуклой камерой наверху, только с ним было что‐то не так; он мигал слепящими вспышками. Чарли отшатнулась, но Остин только вздохнул и направил пульт на экран, чтобы погасить свет.
Это еще что такое?
Наверное, родители, перезвоню им позже.
Но что…
Она указала на экран.
Что? ________?
Что?
В-и-д-е-о. Телефон. Видеофон. У тебя в комнате тоже есть такой.
Боже, какая же она идиотка. А она все думала, почему Кэйла и ее подруги всегда смотрят сериалы только на своих ноутбуках.
Нам… некому звонить.
Ты можешь звонить и слышащим людям тоже. Есть служба перевода.
Правда?
И есть способ говорить голосом. Переводчик просто повторяет ответы собеседника на жестовом языке.
Правда?
Такой можно бесплатно установить дома. Их дают всем глухим.
Правда?
Он тебе не пригодится, если ты знаешь только одно слово.
Чарли смущенно рассмеялась и представила себя в детстве с таким телефоном и со знанием языка, на котором по нему можно говорить. Сейчас переписываться стало легко, но так было не всегда. До того как она научилась читать и писать, до того как у детей появились собственные мобильные, она не могла разговаривать с теми, чьих лиц не видела. Она вообразила себя десятилетней – все той же неуклюжей девочкой с непослушными волосами, но уверенной в себе, как Остин, может быть, даже общительной. Она звонила бы папе, чтобы напомнить ему не опаздывать на ужин, или одноклассникам, чтобы пригласить их поиграть. Одноклассники стали бы друзьями, а возможно, кто‐то из них даже превратился бы в то мифическое существо, которое она видела только издалека или по телевизору: в лучшую подругу, в ту, кто звонил бы ей первой.
Я тебя дразню, – сказал Остин с таким выражением лица, словно повторял это уже не раз. – Д-р-а-з-н-ю.
Прости. Я думала о том, каково это – звонить людям.
И кому бы ты позвонила?
Не знаю, – сказала она через некоторое время. – Своей семье. Наверное, маме.
Она слышащая, да?
Очень. И у нее ногти…. – Чарли изобразила материнский заостренный коготь с маникюром. – Она плохо печатает. Может, звонить ей было бы проще.
Это очень мило.
Что?
Ты думаешь о том, что для нее проще.
Чарли улыбнулась, но чего она не сказала, так это того, что видеозвонок с переводом ее мать, скорее всего, разозлит, и это было по‐своему приятно. Она знала, что это какое‐то извращение – находить удовольствие в вещах, которые могут взбесить ее мать, и не хотела, чтобы Остин думал о ней в таком ключе, но понимала, что он видит ее насквозь, заглядывает под маску ее улыбки.
Или… это бы ее страшно перепугало, – сказала Чарли.
Остин рассмеялся.
Это бонус, – сказал он.
Остин сел на свою кровать, и Чарли сцепила руки, наблюдая за тем, как он наблюдает за ней.
Ты знаешь, кому еще ты могла бы позвонить, – сказал он через некоторое время.
Кому?
Он взял ее за запястье и притянул ближе, так что их колени соприкоснулись. Она пыталась придумать причину, по которой ей не стоит с ним встречаться. Если это разрушит их дружбу, она может снова стать изгоем. Но Ривер-Вэлли вселяла в нее надежду – да и в любом случае она уже много раз бывала на самом дне. А вот на вершине – еще ни разу.
Он взял ее за бедра и ловко опрокинул их обоих на кровать, так что Чарли оказалась сверху. Он никогда не говорил и не делал ничего, что указывало бы на недостаток опыта, но она была поражена той уверенностью, с которой он провел ладонями по ее спине. Она позволила ему расстегнуть ее лифчик – еще один плавный маневр, – ее бедра подались ему навстречу, шов джинсов надавил на чувствительное место, и тут стена рядом с ними вздрогнула. Оба широко раскрыли глаза от толчка; Остин вытянул шею, чтобы видеть происходящее за спиной Чарли, а она быстро слезла с него и, съежившись, подтянула колени к груди. Рядом с кроватью, все еще держа руку на дверной ручке, стоял высокий парень в футбольной майке Ривер-Вэлли, а в другой руке у него были сумка, наплечники и шлем.
Закрой дверь!
Остин вскочил с кровати, чтобы поднять лифчик Чарли, и бросил его ей.
Это мой сосед по комнате, Э-л-и-о-т. Элиот.
Привет, – сказал тот.
Чарли кивнула. Элиота, казалось, ее присутствие не удивило и не смутило.
Я думала, у тебя игра.
Отменили. Сегодня вечером будет снег. Ты же знаешь, как они психуют из‐за дорог.
Кэйла и Алиша были правы – Элиот был красив; мускулы у него на руках перекатывались под одеждой, когда он открыл окно и закурил сигарету. Но стоило ему повернуться, чтобы стряхнуть пепел с подоконника, как она увидела толстые полосы рубцовой ткани, тянущиеся от его уха вниз по шее и исчезающие под воротником рубашки. Шрам был бугристым, бледно-розовым и смотрелся жутко. Было трудно отвести от него
