Он налил ей и себе.
— Хоть сегодня, Эмма, не отмахивайтесь от меня. Не обращайтесь со мной так, будто я пустое место. Поговорите со мной по-человечески. Я, по-моему, заслуживаю каких-то настоящих слов.
— Настоящих слов? Вы меня запугиваете.
— Это я-то вас запугиваю? Да я и не видел вас вот сколько времени! А вы знаете, как многого я от вас хочу.
— Да-да. Не вы ли сказали, что хотите приблизительно всего. Притом второй раз. — Она засмеялась своим визгливым смешком.
Он придвинулся поближе.
— Ну так как же, Эмма?
Она обратила на него взгляд, тяжелый от отблесков какого-то угасшего грустного света.
— Я никак не могла решить в те прежние дни, что это в вас — божественная простота или просто глупость.
— А теперь как думаете?
— Не знаю. Может, это божественная глупость, а бог дураков любит. Может быть, бог и сам дурак. Будьте добры, принесите мне таблетки, они на письменном столе.
Он повиновался и стоял перед ней переминаясь, чувствуя себя толстым и неуклюжим. Что-то в комнате неуловимо изменилось.
— И почему мы вечно сражаемся? Почему не можем наконец жить в мире? Почему вы всегда стараетесь сбить меня с толку?
— Это ли называется сражаться? Я вас очень щадила, Хью. Ни разу не ударила так, чтобы действительно стало больно. А могла бы. Что до второго вашего вопроса, то слишком это соблазнительно. C'est plus fort que moi[18].
Она проглотила таблетку и запила чаем.
— Поговорите со мной по-человечески! — Теперь в его голосе звучала откровенная мольба.
Эмма посмотрела на него все так же печально. Потом, словно сделав над собой усилие, сказала:
— Вы, значит, хотите настоящих слов? Хорошо, попробую. Заметили вы какие-нибудь перемены в этой комнате?
Он огляделся. В гостиной появилось много нового. От символически ободранного вида, который она приобрела в результате опустошений, произведенных Линдзи, не осталось и следа. Появился новый ковер, новый книжный шкаф, новый письменный столик у окна, подушки, миниатюры, китайские вазы, которых здесь раньше не было, и на всех плоских поверхностях разместились крошечные вещицы — золоченые, серебряные, стеклянные. Комната снова оделась, разрядилась, как невеста.
— Боже милостивый! — воскликнул Хью.
— Что и говорить, не очень-то вы наблюдательны.
— Это… для меня? — спросил он. Он был умилен, он уже корил себя, как сам не догадался накупить ей дорогих безделушек, чтобы заполнить пустые места.
— Нет, не для вас, — сказала Эмма. — Это для Джослин.
— Для кого?
— Для Джослин. Джослин Гастер. Это моя новая компаньонка. Преемница Линдзи.
— Что-о? — Он воззрился на неё недоверчиво и тревожно.
— Право же, — сказала Эмма, — ваше неумение думать о ком бы то ни было, кроме себя, просто потрясающе. Как, по-вашему, могу я жить одна, без компаньонки?
— Но ведь весь смысл был в том…
— Чтобы эту должность заняли вы? Нет, это исключается. Я требую много внимания. А вы к тому же так непрактичны. Хотите посмотреть её фотографию?
Она указала на толстый конверт, лежавший поодаль. Хью принес ей конверт, она вытащила из него большую фотографию и вложила ему в руку. Хью увидел темноволосую девушку, похожую на растрепанного мальчишку, с дерзким, насмешливым лицом. Он отложил снимок.
— Мне кажется, вы могли бы…
— Я хотела уже наверняка знать, что она приедет, — быстро заговорила Эмма. — Я всегда прошу их присылать карточки. А она хороша, правда? Такое умное лицо. И диплом у неё прекрасный. Кончила колледж второй, выпускные экзамены сдала третьей. Неплохо, а? Оксфорд, конечно. Мне подавай образованных. Линдзи я, правда, взяла plutot pour ses beaux yeux[19]. Но Джослин, кроме всего прочего, по-настоящему культурна и ужасно славная. Она приступает к работе на будущей неделе.
Хью стоял, глядя сверху на её лицо как у умной собаки, на котором глаза горели так печально и тревожно. Что он прочел в них, сострадание или жестокость? Мрачное предчувствие овладело им: скоро он узнает правду.
— Эмма, зачем вы приезжали в Грэйхеллок?
— Ах, это, — сказала она тем же тоном, точно он надоедает ей с пустяками. — У меня были на то причины.
— Какие?
— Это, по-вашему, настоящие слова? Ну так будем продолжать. Мне хотелось увидеть жену Рэндла.
— Зачем?
— Просто хотелось удостовериться, что все будет хорошо.
— Что будет хорошо?
— То, что должно было случиться.
— Ну и как, все хорошо?
— Вы об Энн?
— Нет, о себе.
— Опять о себе! Не знаю. А насчет Энн… были у меня для Энн кое-какие планы, и все могло бы получиться премило…
— Планы?
— Ну да. А у вас-то не было никаких идей насчет её будущего?
Хью смотрел на неё в полном недоумении.
— Идей? Каких идей?
— Неважно. Все равно ничего не вышло. Простофиля она. Притом не единственная. А мне было любопытно, только и всего.
— Постойте, — сказал Хью. — Я не понимаю. Вы говорите так, будто сами все подстроили. Опять вы меня сбили с толку. Прошу вас…
— Подстроила? Как вы грубо выражаетесь. Нет-нет. Но у меня были и другие причины. Я хотела решить насчет денег.
— Каких денег?
— Моих.
— Что решить?
— Кому их оставить.
— Но… почему сейчас? И почему там?
— Понимаете, — сказала она, — у меня появилась блестящая идея: пролезть в ваше семейство через ваших потомков. Вот когда я бы окончательно сбила вас с толку! Может быть, сбивать вас с толку и значит для меня любить вас.
— Не понимаю, — повторил Хью, уже смиренно, немного приободрившись от её мягкого, поддразнивающего тона.
— Я выбрала себе наследника. Из ваших внучат.
— Миранду?
— Нет, не Миранду. Она мне не понравилась. Пенна. Вот кто оказался счастливцем. Ловко придумано, правда?
Хью тяжело опустился на хрупкую, вышитую гладью банкетку, и она жалобно скрипнула. Ветер не унимался, кусты за окном дергались, как марионетки, потрескивал рефлектор, и голоса у него в мозгу продолжали ожесточенно спорить. Он спросил:
— Но почему? Почему?
— Надо же кому-то их оставить! — сказала Эмма раздраженно. — Семьи у меня нет, если не считать двух родственниц, которых я терпеть не могу. Свой колледж я не люблю. Так что же мне делать? Оставлять их вам как будто нет смысла.
— Так или иначе, вы меня переживете. Но я удивлен.
— Я вас не переживу. Это, в сущности, и есть самое главное. — Она все смотрела на него, и взгляд её стал острее и тревожнее, словно она старалась убедить его в трудном споре.
— Вы хотите сказать?..
— Я больна, больна по-настоящему. До сих пор я никому не говорила — пусть думают, что я просто мнительная дура. Но у меня что-то с сердцем, от чего в любую минуту можно отправиться на тот свет. Конечно, может случиться и так, что я ещё много лет проживу. Но именно поэтому я торопилась побывать в Грэйхеллоке. Никогда не знаешь, сколько времени тебе отпущено.
— Родная моя… — сказал Хью и закрыл лицо руками.
— Ну-ну, давайте без эмоций. Вы меня размягчаете, а мне это вредно. Это я тоже вменяю вам в вину. В общем, я составила завещание, так что, если я скоро умру, все достанется Пенну. Вот разве что я ужасно полюблю Джослин, тогда немножко оставлю и ей. Но там много, обоим хватит. Бедная Линдзи!
— Эмма, родная моя… — Хью держал её руку, которую она дала ему охотно, как бы с облегчением. — Милая… — Ему было больно и страшно. — Линдзи не знала?
— Конечно, нет. Я хотела, чтобы меня ещё немножко любили за меня самое, а не за мои прелестные деньги.
— Значит, все пошло бы ей?
— Все пошло бы ей. Если бы она осталась. Тогда она была бы свободна и ей не понадобился бы Рэндл. Я бы дала ей свободу. Это как Просперо и Ариель. Я часто об этом думала.
— Вы думаете, Рэндл ей понадобился… ради денег?
— Ну скажем, ради свободы. Я её не осуждаю.
— Но раз так… будет у них все в порядке?
— Вы ещё так романтичны, Хью! Наверно, все будет хорошо, какие бы у Линдзи ни были мотивы. Мы с вами этого никогда не узнаем. Но люди и не такое переживают и остаются целы. К тому же вполне возможно, что Линдзи ещё не завтра начнет кусать себе локти. Я, может быть, проживу ещё долго. Мне бы хотелось прожить подольше, чтобы насолить Милдред Финч. А если умру скоро, так насолю Линдзи. Так что и так и этак буду довольна.
— Не надо, Эмма, прошу вас. Почему вы хотите насолить Милдред?
— А за её бессердечное любопытство, когда я гостила у нее, после того как вы меня бросили. И еще… ну, в общем, за это.
— Я не знал, что вы тогда у неё гостили.
— Сколько же вы всего не знаете, милый! Она пригласила меня только из любопытства. После этого мы почти не виделись. Десять дней она меня допрашивала, пока я обожала Феликса. Это ей тоже не понравилось. Конечно, я ей ничего не сказала, но я прямо-таки влюбилась в Феликса. Он, конечно, тоже ничего не подозревал, его в то время интересовали ножи, веревки и тому подобные вещи. Да, в четырнадцать лет он был обворожителен. Эта особая грация, как у фавна, она потом исчезает. У Пенна она сейчас есть. И у некоторых женщин. У Линдзи, например. Она очень похожа на мальчика. И у Джослин. Что-то такое гибкое, разбойничье. Знаете, я, наверно, создана для того, чтобы любить четырнадцатилетних мальчиков. Звучит ужасно безнравственно, не правда ли? Но я и есть безнравственная. Потому мне и было так легко с Рэндлом и Линдзи. — Она стиснула его руку и отняла свою, успокоенная, улыбающаяся.
