В этот момент от бани донёсся сильный треск. Что-то там проваливалось внутрь — из душников полетели искры, вытянулся мощный язык пламени. Странно — криков слышно не было. Через несколько секунд повторный обвал — крыша пошла, стропила прогорели. Мелькнула растопыренная тень мёртвого бедняги, застрявшего в дырке на крыше с сухановой сулицей в груди.
Сухан удовлетворённо слушал рёв пламени в горящем срубе, а я пошёл дорезать оставшихся и искать ответы.
Поговорить — не с кем. Вру: тот чудак, который получил от меня ножик в грудь, всё-таки ответил на волнующий меня вопрос:
— Сколько народу было в усадьбе?
— Два десятка душ. Восьмеро — в бане, шестеро — в слугах, Ярёма да старичок.
— Хм… А ещё четверо?
Тут он помер. Сердце не выдержало. Когда в ляжку втыкают финский нож и начинают его проворачивать… не всякое сердце выдерживает.
Где ещё четверо — непонятно. А надо найти. Во избежание…
Падает снег, закручивает ветер, стемнело. Я уже ограды вокруг усадьбы совсем не вижу. Может, на слух?
Стандартный вопрос Сухану:
— Ты людей слышишь? — ответа не дал. Снег глушит звуки, ветер — забивает. Придётся пройтись по домишкам, рискуя нарваться на… на неожиданности. Вдруг Сухан, медленно поворачивающийся на месте, много медленнее, чем антенна на Clam Shell, выдал:
— Там. Лошади. Ходят.
Чего это? Мой зомбяк последних мозгов лишился? Я ж его про людей спрашивал… Я спросил о людях, а он ответил про лошадей — непорядок. Стоп! Непорядок у меня в голове!
«Ой, при лужку, при лужке, При широком поле, При знакомом табуне Конь гулял на воле».
Кони гуляют на воле, а привязанные лошади без человека не ходят. Переступают, топчутся… Звук другой. Не уверен, что коллеги-попаданцы это различают, но после тех месяцев, когда Чарджи объезжал меня Гнедком… или наоборот? Чарджи по звуку скока — кобылу от мерина отличает. Степняки, дикие люди — что возьмёшь. Я так пока не могу.
Когда сквозь метель, залеплявшую глаза и лицо, выскочили к воротам конюшни, какая-то заснеженная тень метнулась из наших саней к понуро стоящему в оглоблях кореннику. Сухан стандартно отреагировал очередной сулицей на мою команду «Бей!». Тень повисла на оглоблях, чем-то махнула, так что жеребец надрывно заржал, и рухнула коню под копыта. Через мгновение фырканье лошадей и свист плети обозначил место деятельности другого шиша. В районе ворот усадьбы. Куда я и запулил свой последний метательный «швырок».
Да я…! Самый крутой! Просто на звук…! С завязанными глазами…! Осталось только битую дичь подобрать…
Дичь… увы. Когда я туда добежал… ищи ветра в поле. Впрочем, ветра искать не надо — он сам пришёл: в открытые ворота усадьбы задувал ветрище, на глазах засыпая следы четырёх угнанных лошадей.
С трудом закрыли ворота, разбрасывая ногами мгновенно наметаемые холмики снега. Было у меня надежда… — не оправдалась: мой коренник лежал в оглоблях с перерезанным горлом. Придавив телом своего убийцу.
Распрягать мёртвую лошадь ещё хуже, чем запрягать живую. Единственная радость — барахло из саней не попятили. Судя по упряжи, угонщики собирались уехать на санях. Даже два мешка своего чего-то притащили. Затянули сани в конюшню — чуть ли не полные снега намело. Ну, Суханище, пошли оставшихся двоих искать. Если они ещё здесь — могли ведь и прежде за ворота выйти.
Мы обходили усадьбу по кругу. Останавливались, прислушивались. Потом открывали дверь и входили. Снова слушали. Потом я щёлкал зажигалкой, чтобы составить визуальное представление. Две живых овечки и корова — нас очень испугали. И сами испугались.
— Тама. Песню поют. Колыбельную. Баба. Одна.
Я бы точно не нашёл, но Сухан услыхал. Сперва углядели в темноте снегопада долблённое и связанное лыком вертикально поставленное бревно вытяжки, а после нашли и вход в погреб.
В погребе было тепло, сухо, горела какая-то коптилка. На полатях сидела испуганная молодая простоволосая женщина. В одной сорочке, прижимая к себе лобастенького двухлетнего малыша.
— Ты кто?
Она испуганно помотала головой, лицо её скривилось, будто она собралась заплакать. Попыталась отодвинуться, влезть на полати с ногами, вжаться в бревенчатую стенку за спиной. От её движения что-то звякнуло. Тяжёлая, крупными звеньями, цепь тянулась от окова на её лодыжке к столбу-подпорке.
Стоило мне сделать к ней шаг, как она завыла, согнулась, спрятала лицо в коротенькой рубашке ребёнка. Малыш немедленно присоединился к мамашкиному вою.
Не люблю. Воя не люблю. Слов она не понимает — только сильнее воет. На нас много метель нанесла: собрал со своих плечей, с шапки комок снега — ей за шиворот, прямо под чуть прихваченную лентой светло-русую косу. Она сразу — и выпрямилась, и ныть перестала.
— Тебя как зовут?
— Р-р-рыкса.
Ну здрас-сьте. Вот только этого мне не хватало. Поляки сурово погулевали в здешних краях в Смутное время. Города выше — тот же Ржев, в 14 веке побывали и под Литвой, но сейчас, в 12 веке…
— Ляшка, что ли?
— Ка-ка-кашубка.
— И что же Рыкса из Гданьска делает в русском лесу?
— З-замужем сижу-у-у-у…
Постепенно баба успокоилась и изложила свою историю. Хотя насчёт «баба»… Хорошо беременная девчонка лет 16–17.
«Рыкса» — женское имя у Пястов. Занесено из Германии — была такая яркая польская королева с византийскими корнями и германским происхождением. Характерная особенность моих современных «рыкс» — их выдают замуж многократно. Сейчас одна, «сходив замуж» за короля Леона и Кастилии, «графинит» в Провансе. Другая побывала женой короля Дании, русской княгиней в Минске, недавно померла королевой Швеции.
Полвека назад Болеслав Третий Кривоустый в очередной раз захватил Гданьск и подчинил Восточное Поморье. Поляки занимаются этим постоянно, от самого первого Пяста до победы в Великой Отечественной. «Войско Польско — Берлин брало, а Красная Армия — помогала» — слышали? Ну, это ж все знают!
В 12 веке, после очередного присоединения, имена, популярные у ляхов-победителей стали появляться и в семьях аборигенов-кашубов. После смерти Кривоустого, который разделил Польшу между сыновьями, когда все, даже и собственно польские земли, начали обособляться, местный князь Собеслав начал активно искать союзников «на стороне». Союзы в средневековье оформляются матримониально. В 12 веке династические браки с Рюриковичами составляют у Пястов, например, едва ли не половину всех свадеб. Собеслав тоже выдал дочку Самборину за молодого князя из полоцкой династии. Кто ж знал, что любимого племянника светлого Полоцкого князя так запинают? Да и самого Рогволда из Полоцка вышибут.
Как и положено в эту эпоху, юная княжна отправилась к месту исполнения супружеских обязанностей в сопровождении «группы поддержки». В состав которой входило несколько «задушевных подружек» — свита из аристократок-ровесниц. «Наперсницы» — «на одних персях вскормлены». Хотя, реально, речь идёт не о «молочных сестрах», а о «подругах детства».
После свадьбы госпожи, «подружки» довольно быстро выходят замуж на «новой родине». Как правило, это сиротки-бесприданницы. Такие браки совершаются не родителями жениха и невесты — благословение даёт правящая семья. Ищущих милости правящей четы всегда достаточно, девушки «в девушках» — не засиживаются.
Рыксу тоже выдали замуж. За человека лет на двадцать старше, из местных изяславских служилых людей.
— Муж? Хороший муж. Не дерётся. Голодом не морит. Серёжки подарил.
И жить бы Рыксе в нормальном замужестве, как и множеству других «выданных на сторону» дочерей боярских, она родила уже здорового сына-первенца, но тут братья-князья «проспали» Изяславль. И завертелось… Потом Володша ушёл на Волгу. Следом потянулись и приближённые. Муж получил должность и вотчину. Точнее — кусок земли, где надо вотчину построить. Съездил, посмотрел, нанял артель на строительство усадьбы. Сыскался и рядчик — тот самый «гномик». Первая артель была смешанной граборы, лесорубы да плотники.
Специальность граборов — земляные работы: рытье канав, прудов, погребов, отсыпка плотин, плантовка лугов, выкапывание торфяной земли, штыкование садов и огородов… Граборы никогда не нанимаются на работу на целое лето, только на «весеннюю упряжку» — с 25 апреля по 1 июля, и на «осеннюю» — с 25 августа по 22 октября. Лето же, с 1 июля по 25 августа — время сенокоса и уборки хлеба, работают дома.
Муж приезжал на стройку несколько раз, был доволен качеством и темпом строительства и, главное, дешевизной. Рыкса это время жила в Твери возле подруженьки-княгинюшки. К 1 июля усадьба была «вчерне» поставлена и, чтобы не оставлять хозяйство без присмотра, хозяин привёз в поместье хозяйку с несколькими слугами. Артель, следуя традициям, разошлась по своим селищам, муж уехал на службу. «Гномик», получивший кучу упрёков за возникшую задержку, привёл через несколько дней другую артель. В ту же ночь юную боярыню изнасиловали, слуг зарезали, а собак порубили.
