Дернул парня за плечо, прижал его грудью к земле, наступил коленом на спину, цапнул за волосы, оттянул голову, финкой своей — ему по горлу… Мда. Забулькал. Как-то я… профессионализму набрался: даже на руку ничего не попало. Растёт моё мастерство. По сравнению как я своего первого — половца на Марьяше… А ведь не умел, прежде даже и представить себе не мог.
Эдак я скоро и в еврейские резники годен буду. У них на этот счёт жёстко: на ноже — ни зазубринки, заточен — в бритву, инструмент — предварительно раввины проверяют, всё дело — в одно движение, в доли секунды сразу полностью перерезать всё сечение горла, никаких дополнительных уколов, ударов — минимальное причинение мучений жертве. Прямо — мечта гуманиста.
«Как много нам умений чуждыхПриносит попаданства дух…».
Коллеги, помните: нельзя! Нельзя пускать нас, попаданцев — обратно в нормальную жизнь. Как бойцов после фронта: реабилитация, адаптация, психиатрия… Чтобы умения, ставшие привычными в попадизме, не применялись к мирным согражданам.
Глава 306
У меня тут сограждан нет, я — нелюдь. Поэтому режем всех, кто не докажет обратного. В смысле: свою особенную полезность для «Зверя Лютого». Значит, нас в баньку зовут? Все уже собравши? — Это дело хорошее, исконно-посконное. Бить ворогов во время помойки — давний русский тактический ход.
Встали да пошли. Сухан со своей рогатиной, двумя топорами за поясом и пуком сулиц за спиной, я — со своим железом. Ещё и сена охапку подхватил. Точно: мало у них сена, разбойнички, что возьмёшь — не запасли. Овса-то они, видать, награбили, а вот сена… ворьё. Не хозяева.
У баньки над крылечком крыша двускатная, понизу резьба пущена… Кто-то, видать, жить в усадьбе собирался, красоту наводил. Дверь на крючок, ножичек в рукояточку для крепости, охапку сена под дверь. «Зиппой» моей чик-чирик…
«Гори, сияй Им всем… звезда».
Сырое сено разгоралось плохо, медленно, изнутри были слышны мужские голоса. Там, вроде, и вправду решили помыться: о портянках ругались. Потом пошёл дым, начался ор, стали дёргать дверь. Чьи-то бородатые морды принялись орать в душники. Дверь — одна, душники — маленькие, потолки — здешние. Я уже рассказывал: пол-бревна с земляной засыпкой. Когда доску уже загоревшейся двери вынесли изнутри топором, Сухан вогнал в открывшуюся щель свою сулицу. Потом вторую. Ору всё больше, пламя уже внутри пляшет.
Из соседнего строения выскочило четверо мужиков с криком: «Пожар! Горим!». Пробежали почти рядом — я у дальнего от крыльца баньки угла стою — контролирую боковую и тыльную стены. Темно, неподвижен, снегом заметён, как столб деревянный. Двое кинулись к стене бани, начали снегом закидывать.
В спины, с пяти-шести шагов… сквозь натянувшиеся рубахи… как на уроке — заднему-переднему… «мои швырки» легли обоим под левые лопатки.
Вторая пара добежала до горящего крыльца, увидела Сухана с топорами в руках и — назад. Крик уже другой: «Режут! Убивают!». Орут, бегут, головы назад вывернуты. Ещё два швырка. Правда, не так эффективно: в грудь и в живот. Один завалился, второй пытался ещё идти. Я уж ещё один, последний ножик достал. Тут меня резко схватили сзади за горло, сильно ударили в грудь напротив сердца, отшвырнули в сторону, в снег.
Снег сразу залепил лицо, а над головой я услышал едва сдерживаемое рычание, насыщенное нецензурщиной. Факеншит, больно-то как! Аж дыханье перехватило, будто в сердце — нож острый. Не «будто» — ножом булатным и били. Только у меня под кафтаном самодельный панцирь «из-под паровичка». Его привычным ударом не прошибёшь. Поэтому я хоть и битый, но целый.
«В снег упал я и лежу Во все стороны гляжу. Туда — глядь, сюда — глядь. Меня некому поднять».
«Глядь» — не получается, гляделки снегом залепило. Но можно же и послушать. «Диалоги» — не обязательно на древнегреческом.
«Ведь может собственных Платонов И быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать».
Понятно, что такие… урождённые — общаются не на греческом койне, а на русском наддиалектном. Он же — матерный:
— Ты! Пи…бол! М…дак! Кого привёз, старый хрен?! Княжьих потьмушников?!
— Не! Не может такого быть! Я ж ихнюю кису с серебром видал! Не они ж ко мне пришли — я ж к ним сам. Не… И не похожи. Немой да отрок плешивый… Не бывало такого некогда!
— А кто ж это?! Гля, они ж так всю ватагу положат! Дурень старый…
— Яр! Ярёма! Он шевелится!
— Чего! Да я таким ударом дебелых мужей в бронях…
Я и вправду перевернулся на спину и выковыривал снег из прорези своего «бронированного никаба».
В нескольких шагах от меня стояли две фигуры. Один, здоровый мужичина, убиравший в ножны «нож булатный» и потянувший с другой стороны пояса саблю, неотрывно смотрел в сторону Сухана, подсвеченного пожаром. Вторая фигурка была значительно меньше. «Гномик»! Наш попутчик, «гномик» из Зубца!
В это мгновение раздался громкий треск, кусок щепяной крыши на бане приподнялся, немножко похлопал, с противным скрипом поехал и свалился вниз. А из дырки высунулась по пояс чья-то фигура. Лихорадочно хватаясь за окружающие куски щепы, которые немедленно отваливались, фигура пыталась выбраться из дырки. Сухан, услышав вопли поджариваемого снизу крышелаза, сдвинулся на пяток шагов, подкинул на руке очередную сулицу и вогнал бедолаге в грудь. Беглец откинулся на крыше, растопырившись, вцепившись руками в последней, предсмертной судороге в окружающую щепу.
Здоровенный мужик с саблей, предводитель разбойников Ярёма Зуб? — снова взвыл по-звериному, крутанулся на месте, выдергивая из ножен саблю, и в два прыжка подскочил ко мне — я был ближе и вполне подходил для быстрого мышечного удовлетворения охвативших его желаний.
Я не виноват — он сам пришёл.
Я уже объяснял: у меня есть некоторые… странности. Поскольку они есть, и я о них знаю, то стараюсь развивать к своей пользе. Ну, если оно есть, то надо ж использовать! По Беллману: «Не знаю, как ты вляпался в это дерьмо, но если дальше…». Вот я и стараюсь. Чтобы… хоть дальше…
Если вы лежите навзничь, и на вас кидается здоровенный взбешённый псих с острым и длинномерным в руках, то нормальный человек орёт, машет руками и ногами, пытается отползти. На спине. Такой… «краб перевернутый». Самые смелые и решительные перекатываются на бок и убегают вдаль на четвереньках. А я катанулся вперёд. Навстречу. Просто я так постоянно на тренировках «катался», для меня так — нормально. Одновременно выдёргивая свои заспинные «огрызки», подгибая ноги, перетекая в сидячую позу. Удар сабли Ярёмы был направлен сверху мне в голову. Над которой сабелька и остановилась. В скрещении моих мечей.
Он… замолк. То — рычал и матерился, а то — раз… и тишина. Он сильнее меня. И бил сверху. Но, знаете ли, эти «рога» на перекрестье… они так… переплетаются? Зажали, понимаете, сабельный клинок, опёрлись на мисюрку и не отпускают. Ярёма нажал ещё. Но сабля легла верхней третью, кончиком — не продавить. Тогда он сделал ещё шаг, чтобы выдернуть своё оружие вверх из моего захвата. И едва я почувствовал… не понял — только почувствовал, что сабля уходит, как выдернул свой левый клинок. Два быстрых движения: резко вниз, резко вверх.
Если бы он не сделал вот этого последнего шага — я бы не дотянулся. А так… как так и надо. «Огрызок» вошёл ему под кафтан в паховую область с едва уловимым скрипом. По самою рукоять.
— Иий…
Он согнулся, левой рукой инстинктивно прижал полой кафтана мою руку с рукояткой меча. Правая потянула на себя саблю. Та, потеряв силу, соскочила с «рогов» второго огрызка, проехалась по мисюрке, по плечу, по груди, разрезая ткань кафтана. Позволяя увидеть мелкие плоские колечки моего панциря.
Я, конечно, псих, но не озаботиться в дорогу удобной одеждой… Удобной в смысле сохранения моей жизни.
— А-а-а! Убил! Змий! Душегуб!
Вторая фигурка заорала и кинулась на меня с ножиком. Ярёма, до того стоявший с выпученными глазами и прижатыми к причинному месту руками как-то удивлённо мявкнул и рухнул на спину. Прямо под ноги своему подельнику-наводчику. Тот обхватил шиша за голову, начал выть и причитать:
— Ярчик! Ярёмушка! Миленький! Родненький! Болит? Где болит? Вот мы сейчас…
Причитания быстро смолкли: удар остриём «огрызка» в затылок «гномика» избавил от этого жужжания. И — от самого… «жужжальника». Хороший же нам «гномик» попался! Чего мне только судьба не посылает. А уж в дороге… «Сегодня господь послал Ванечьке на ужин…». Кстати, можно бы и покушать.
В этот момент от бани донёсся сильный треск. Что-то там проваливалось внутрь — из душников полетели искры, вытянулся мощный язык пламени. Странно — криков слышно не было. Через несколько секунд повторный обвал — крыша пошла, стропила прогорели. Мелькнула растопыренная тень мёртвого бедняги, застрявшего в дырке на крыше с сухановой сулицей в груди.
