Короткие гудки больно отозвались в голове Короля.
– Что случилось? – спросил Грек.
Глава 12
Суета
Графину нужно было сразу понять, что не будет удачи. Сразу же, после прокола с лоходромом. Нужно было бросать все и сваливать. Сказать Сявке и Локтю еще в кабаке, что пошел отлить и делать ноги. Так было бы лучше. Может, и быки бы остались живыми. Не поперлись бы за этой бабой.
Подвело Графина чутье. Всегда выручало, а в этот раз – не повезло. С другой стороны, кто мог знать, что за бабу кто-то подпишется с пушкой? Никто не мог знать.
Был еще, правда, у Графина шанс слинять на набережной, после того как Сявка шею тому козлу в желтой рубашке сломал. Или уже на пляже не связываться с этим мужиком, а переждать в тени. Может, если бы шалава не подняла крику, мужик со стволом бы и не прибежал? Надо было, чтобы парочка спустилась на пляж, а уж когда мужик блядь свою разложил бы на песочке, тогда и врезать.
Или они заметили, как Сявка и Локоть бабу ту харили? Теперь можно до самого гроба голову ломать – что да как. Пацанам головы уже сломали.
Графину еще повезло, что мужик тот мимо его проскочил, сразу к пацанам. А то бы сейчас Графин лежал там же. Вот зараза, и откуда он взялся? И ствол у него был с глушителем. Графин сразу и не сообразил, что тот стреляет.
Потом уже, когда с головой Сявки что-то произошло, а Локоть побежал, Графин начал соображать, а все понял только тогда, когда сам подошел к лежащим пацанам и увидел, что случилось с их лицами.
Вот тут Графин и побежал. Не хватало только, чтобы его кто-нибудь засек над покойниками. И Графин побежал. Даже не успев сообразить, куда и зачем бежит. Во всем городе было единственное место, которое он хоть отдаленно мог считать берлогой – та хата, что они утром сняли у алкаша.
Еще порадовались, что дешево, и что алкаш согласился сдать хату полностью, все две комнаты и кухню, а сам ушел жить к приятелю. Хата была пошарпаная, комнаты давно не ремонтировались, но до моря было рукой подать, и никто не лез в душу – что делают жильцы, кого привели и не шумят ли, не дай бог. Все шмотки там остались и ксива. Нужно было прийти в себя и забрать барахло. Только об этом Графин и думал, пока бежал к дому. Влетев в комнату хватанул водки из прямо из горлышка и сел на кровать.
Разило блевотиной, которую он сам и разлил из перевернутого ведра. Графин сорвал с кровати простыню и вытер лицо. Жарко, душно. Стащил, не расстегивая, через голову рубаху, бросил ее на кровать. Хреново. Все хреново. Бежать надо. Не сидеть, как пидор, в этой хибаре, а бежать. Хоть пешком, хоть тачку угнать.
Подумав о тачке, Графин вспомнил о Пне. Крутит, наверное, сейчас баранку и не знает, что здесь произошло. А если бы не поехал – точно вместе с быками на бабу полез бы и лежал бы сейчас на пляже. А ведь не хотел ехать.
Судьба – хитрая штука. Никуда от нее не денешься, как бы не выначивался. Написано на роду – так оно и будет.
Графин схватил сумку, проверил на месте ли ксива и бабки, сунул в сумку то барахло, которое успел днем вынуть. Из бокового кармана достал выкидушку. Нажал на кнопку, и лезвие со щелчком выскочило наружу. Нормальное перо, двенадцать сантиметров стали и упор для пальца. Графин еще раз нажал на кнопку – лезвие спряталось.
Зачем-то оглянувшись по сторонам, Графин порылся в сумках пацанов и вытащил деньги. Сявке и Локтю бабки сейчас не нужны.
Можно уходить. Можно было уходить. Повернувшись к двери, Графин понял, что снова допустил ошибку. Не нужно было возвращаться сюда. Нужно было бежать, как есть, бросить все и бежать. А теперь поздно. В дверях стояли два местных пацана.
– Погулял? – спросил один из них.
– Ага, – кивнул Графин, лихорадочно соображая, что делать.
– А остальные?..
– Там по дороге задержались, решили бабу на набережной снять, – это был шанс, сказать, что он ушел вперед и не знал, как они там развлекались, и что замочили местного.
– Я из кабака сразу сюда пошел.
– Молодцом. А вещи чего собираешь?
– Да нет, порядок решил навести – бардак такой.
Один из местных остался в дверях, а второй подошел к столу:
– Порядок, значит, наводишь? И у приятелей в сумках тоже решил все сложить?
Знают или нет? Уже знают о том, что случилось на пляже или просто так ждали?
– Что молчишь?
– Да чего там разговаривать? Может, выпьем? – Графин взял левой рукой бутылку за горлышко.
– Оставь бутылку, блин.
– Чего вы, в натуре? – Графин резко взмахнул рукой, но местный от бутылки уклонился.
Графин толкнул на него хлипкий стол и бросился к двери.
– Стоять, су… – начал было стоявший на пороге, но лезвие ножа описало дугу, чиркнуло его по лицу, – а-а-а!
Графин оттолкнул схватившегося за глаза парня и вылетел на крыльцо. За калиткой – машина, возле нее еще двое. Как же это он не заметил машину, когда бежал? Двое возле машины о чем-то трепались и не сразу отреагировали на появление Графина. Он успел добежать до калитки, когда они обернулись-таки на крик в доме.
Графин вышиб калитку и побежал вдоль по улице. Не успеют машину развернуть, подумал он, а так я убегу. Убегу.
Он всегда хорошо бегал, еще в школе вечно попадал на соревнования. Потом это неоднократно его спасало от лишних приводов в милицию и синяков. Пусть попробуют догнать.
И его гнали. Трое бежали за ним, перекрикиваясь и матерясь. Хорошо бежали, Графину даже показалось, что могут догнать, но потом он успокоился. Своими криками они себе дыхалку сбили, козлы.
Графин несколько раз свернул в темные неосвещенные переулки, молясь только, чтобы они не оказались тупиками. Ему везло. Один раз только пришлось проломиться сквозь живую изгородь. Графин здорово подрал тело, но на этой изгороди погоня отстала окончательно.
Графин пробежал еще немного, несколько раз свернул, перелез через какой-то забор и вдруг неожиданно обнаружил, что город кончился. Горы.
Больше идти некуда, ни бабок, ни паспорта, хорошо хоть ушел. Графин отдышался и оглянулся. Луна висела над зубчатым силуэтом крепости и светила неплохо.
Спрятаться в горах, потом можно будет вернуться и у кого-нибудь тиснуть деньги. И одежду, он остался без рубашки. Исцарапанное тело саднило. Отсижусь, подумал Графин, а потом уйду. Главное – домой попасть, там свои отмажут.
Графин сунул в карман нож, который все время держал в руке, обтер о штаны руки. Пальцы на правой руке слипались – кровь, он здорово писанул того пацана по шарам.
Спрятаться, сейчас главное – спрятаться. Эта мысль стала самой важной. Забиться в нору. Как загнанное животное. И пусть никто не становится у него на пути.
Мусор
Мусор даже думать забыл о Малявке. Нужно было только отвести Нинку домой и шугануть ее по дороге, чтобы лишнего не трепала, чтобы язык свой попридержала, хотя бы, до завтра. До вечера. А потом он сам побеспокоится, чтобы она не болтала лишнего. Все пока получалось у него. Даже появление этих двух не смогло ничего поделать.
Игорь Иванович Мусоргский может делать крутые дела. Когда Симоненко приказал отвести Нинку домой, в душе все так и взлетело – никто не сможет его заподозрить.
И только он собрался приложить Нинке по заднице, как словно обухом сзади – Малявка. Это выходит, что он сразу от «Южанки» пошел к Васеньке и сидел у него целый день. Когда участковый пустил Кинутому юшку и когда договаривался о встрече на одиннадцать часов вечера – Малявка все мог слышать, а чего не услышал сам, то ему любезный друг Кинутый рассказал.
И ведь спрашивал же его – есть кто дома или нет. Сука брехливая. Что же теперь делать? Что?
Мусор не стал оглядываться и прислушиваться к разговорам о Малявке. Нечего терять время. Мусор толкнул Нинку в спину, и она покорно пошла. Хоть эта не выкобенивается. Безотказная Нинка, блядь, какого черта он ее дрючил в киоске вместо того, чтобы искать Малявку.
Мусор схватил Нинку за волосы и рывком повернул ее к себе лицом:
– Что молчишь?
– Я… я ничего, Игорь Иванович, я ничего…
– Что ничего?
– Не видела я ничего, честное слово!
– Чего ты не видела, сучка?
– Ничего и не сказала ничего, – заскулила Нинка, – и не скажу ничего, правда, Игорь Иванович.
Догадалась, обо всем догадалась соска, но боится, никому не скажет. Но что-то еще, чего-то она ему не досказала, что-то прячется у нее в голосе.
– А мне ты все сказала? Или забыла?
– В-все… – голос неуверенный, дрожит.
Мусор сильнее сжал Нинкины волосы в руке, а другой рукой сжал ее лицо:
– Врешь, Ниночка, врешь. А мне нельзя врать.
