Локоть потерял бабу из виду и остановился.
– Ты чего? – ткнул его в бок Сявка.
– Куда она делась?
– Ушла вперед, к причалам.
– Давай быстрее, – прохрипел Локоть.
Он чувствовал добычу и хотел настичь ее как можно быстрее. Уже не первый раз они вот так гнали женщину, и всякий раз это доставляло ни с чем несравнимое удовольствие.
Дело не в том, что он хотел трахнуть бабу. С этим у него никогда не было проблем. Когда у него были бабки – он мог потратиться на шлюху, да и сами бляди предпочитали потерпеть под ним немного, чем потом ощутить на себе его злость. Локоть редко встречал равного себе по силе, да он и не стремился к выяснению вопроса кто сильнее в драке.
Драка для него была способом расправы сильного со слабаком. Не победить, а унизить – только это приносило удовлетворение. Он любил чувствовать себя сильным. Для этого ему нужны были слабые. Наметив жертву, он не сразу расправлялся с ней. Ему нужно было поиграться, насладиться ужасом жертвы, ее бессилием и только потом нанести удар.
Все вокруг его ненавидят, так какого хера он будет с ними церемониться. Он мог бы стать убийцей, но для этого он был слишком труслив.
Локоть был труслив, а потому всегда расчетлив в выборе жертвы. Она должна быть слабой. Если соперник равен по силе – его нужно валить внезапно, из-за угла. И еще Локтю нужны были бабы. На них он сгонял злобу, над ними ощущал свое превосходство. Баба всегда была слабее. Баба всегда хочет, чтобы ее завалили на спину. Если отбивается – значит хочет, чтобы ее отмудохали, прежде чем натянуть.
Локоть выплескивал свое возбуждение на женщин. Если ему просто нужно было расслабиться – помогали бляди. Если у него возникали проблемы посерьезнее – женщину нужно было взять силой. Если вдруг намеченная жертва не бежала, не вырывалась и не кричала – у Локтя могло пропасть всякое желание.
Поэтому чаще всего он и работал в паре с Сявкой. У того все было наоборот. Ему не нужно было выплескивать свою злобу и раздражение, ему не нужно было искать на кого обрушиться в эту минуту. Для него просто единственным способом возбудиться было выбрать объект насилия. Они были как сообщающиеся сосуды ненависти. Один насиловал, чтобы успокоиться, а другой – чтобы достичь пика возбуждение.
Они были разными, их преследовали разные кошмары, но эта разность и соединяла их, делала похожими друг на друга.
Выбранная жертва не бежала, дура-девка даже не заметила, что за ней прутся два охотника, похожие друг на друга, как два пса из одной своры. Бежали они тяжело, путаясь в песке, духота, которая даже возле самого моря не отпустила их, и водка, влитая за этот вечер, сковывали их мысли и движения, но с каждым шагом они приближались к жертве, которая остановилась на самом краю причала и что-то рассматривала, запрокинув голову.
Первым к ней подбежал Локоть. Глаза его застилала пелена, весь мир вращался вокруг него, в голове стучало. Вот она, сука, вот ее он сможет смять и унизить. Локоть схватил ее за плечо и рывком развернул к себе.
Только в это мгновение Даша почувствовала и поняла, что она не одна под этим усыпанным звездами небом. С ресторана, куда она пошла, повинуясь, скорее музыке и шуму, чем рассудку, Даша не воспринимала весь круговорот лиц и тел вокруг себя иначе, чем фон, фон на котором была она, семнадцатилетняя девчонка, очнувшаяся ото сна посреди полубезумного праздника.
Она очень смутно помнила, как это можно просто быть среди людей, как можно просто наслаждаться звуками и запахами. Она пропускала все эти звуки, огни, тени и движения сквозь себя, и ощущение, возникающее при этом, рождало в ней чувство полета. Как долго она жила без него, так долго, что даже забыла, какое наслаждение может доставить прикосновение к ногам теплой морской воды и нагретого за день песка пляжа.
Подумав об этом, Даша уже не могла думать ни о чем другом. Но она не бежала, не летела на вновь обретенных крыльях к пляжу. Даша сознательно оттягивала момент встречи. Она словно играла в прятки со своими чувствами, со своим вернувшимся детством.
Музыка и гам набережной – это было так весело, каждая минута, которую она теряла, медленно идя сквозь толпу, усиливала предвкушение радости. Даша буквально заставила себя выпить коктейль, сидя возле стойки бара. Ее тянуло к песку и морю, но она боролась с собой, зная, что все равно уступит, но ей хотелось именно оттянуть мгновение радости.
Только когда ряды кафе и киосков закончились, а людей почти не осталось вокруг нее, Даша поняла, что уже ничто не будет подыгрывать ей в прятках с ее радостью. И она почти побежала к морю, масляно отражавшему звезды и луну.
Даша легко скользнула по песку пляжа, счастливо засмеявшись от щекочущего прикосновения песчинок, осторожно погладила теплое шершавое дерево перил на лестнице к причалу и замерла, подняв лицо к звездам.
– Что стоишь, блядина, – запах водки в лицо и боль в плече.
Еще вчера Даше хватило бы лишь одного движения, чтобы отбить у говорившего всякое желание продолжать разговор. Очень долго оттачивала она рефлексы и тренировала тело, но все это – и инстинкты убийцы и безошибочные рефлексы – остались в ее гостиничном номере.
Она отбросила их словно кокон, долгие годы защищавший рану в ее душе. Поэтому Даша только вскрикнула и отшатнулась.
– Вырываешься, падла? – прорычал Локоть и наотмашь, ладонью ударил ее по лицу. Если бы он ударил кулаком, то Дашу просто отшвырнуло бы прочь, но даже после удара открытой ладонью она устояла только из-за того, что пальцы Локтя впились в ее плечо.
– Нравится? Нравится, я знаю, соска, вам всем это нравится! На еще!
Вспышка перед Дашиными глазами, она вскинула руки, чтобы остановить следующий удар, но это не помогло.
– Что ты ручонками машешь, сука, что машешь? – Локоть разжал левую руку и снова ударил.
Асфальт принял на себя Дашу, обдирая в кровь ее локти и колени. Даша попыталась ползти, но Локоть упал на колени и потянул ее за ноги к себе.
– На спину, блядина, вы все должны на спине под мужиками лежать.
– Не нужно, – сказала Даша и попыталась сесть, – прошу вас!
– Сейчас допросишься, – Сявка опрокинул ее толчком навзничь, – что, козел, телки удержать не можешь?
– Могу, дай только…
– Что дай? Трусы сними, а потом уже ноги раздвигай.
– Ага, сейчас…
– Не надо!
– Дай ты ей за щеку, чтобы замолчала!
– Щас, ширинку только…
– Не – на – до!
– Рот закрой, – удар, всхлип.
– Сейчас, сейчас, – бормотал сам себе Локоть.
Он придавил коленом одну ногу женщины, другую прижимал к асфальту левой рукой, а правой лихорадочно нашаривал, как обычно заевшую, молнию на брюках.
Даша чувствовала боль в ногах и запрокинутых за голову руках, жгло лицо, рот наполнился кровью. Ужас и слабость волнами захлестывали ее мозг, она пыталась кричать, но что-то мешало ей, и она только стонала.
То, что происходило с ней, было страшно и знакомо одновременно. Ее сознание пыталось бороться с этим чувством, отталкивало в глубину памяти тот старый кошмар, но это было бессмысленно.
Все повторялось, все снова повторялось и от того, что это уже когда-то с ней было, не становилось менее страшным. Наоборот, Даша понимала, что это все, что заканчивается то, что она приняла за возрождение, что боль и ужас, которые пришли за ней, теперь нечем остановить. Даша чувствовала боль и слышала звериный хрип над собой.
– Давай, что ты там! Не стоит?
– Да сейчас, сейчас. Ноги раздвинь, курва.
– Раздень ты ее вначале, мудак!
Сявка держал Дашу за руки, он не торопился, он накапливал в себе возбуждение, передающееся ему от бьющегося под ним женского тела, от запаха страха, исходящего от этого тела и от собственного всесилия.
То, что Локоть возился, было Сявке даже на руку. Это позволяло насладиться моментом, а, значит, наслаждение будет еще острее. Сявка наклонился к лицу лежавшей и впился зубами в ее губы. Крик и привкус крови во рту. Ее крови. Сявка провел языком по ее лицу и выпрямился.
И успел заметить, как бритая голова Локтя словно взорвалась изнутри, осколки черепа больно хлестнули Сявку по лицу, а жижа мозга словно выплеснулась ему в глаза.
Сявка вскочил и замер. Обезглавленное тело Локтя качнулось вперед и накрыло закричавшую женщину. Сявка попытался рассмотреть, что же происходит возле причала, но по его руке что-то ударило, и острая боль пронзила все тело. Он сразу перестал чувствовать руку, посмотрел на нее и увидел, что рука его разворочена, и черная в свете луны кровь стекает по ней.
Сявка повернулся и побежал. Что-то ударило его в спину, и он чуть не потерял равновесия, но удержался на ногах, раскинув руки. Спине было горячо и мокро. Сявка успел пробежать метров двадцать, потом его ударило по ноге, нога подломилась, и Сявка скатился с причала на песок.
