— Это ты, мать, отчаялась, как я погляжу. А дочь у нас в полном порядке. Она врач, не последняя величина в своем госпитале. К тому же общественница. Подумаешь, дети… Дети не главное.
— Ты, Петя, правда так думаешь? — вдруг ухватилась за слово жена. — А как же наша с тобой старость? Сейчас бы вокруг нас маленькие прыгали, теребили бы тебя за погоны, дедушкой называли. А мы с тобой теперь как две сироты, Петя…
И вдруг вот так, на ровном месте, как показалось генералу, без особой причины, Татьяна Ивановна расплакалась.
— Танюша, ну что ты… Ну было бы о чем! Какой же я сирота, если ты у меня есть? Ты самая у меня умница, красавица, рукодельница. Ты самая добрая.
Он хотел обнять жену, утешить. Но она вдруг перешла на другую сторону кухни, обернулась, и генерала испугало выражение ее лица. Он стоял, ничего не предпринимая, как под гипнозом ее неподдельного страдания.
— Я самая добрая? Не говори так, Петя, ты не знаешь ничего! Я недобрая, я совсем недобрая! Я такое натворила, Петя! Нет мне прощения!
— Да что ты, Таня… Что с тобой, — тихо говорил Петр Дмитриевич, не трогаясь с места. Ему передавалось состояние жены. Оно сильно действовало на него. Он чувствовал, как внутри холодной волной разливается страх, которого он не испытывал уже давно. Пожалуй, с тех самых пор, как их крошечная дочь болела скарлатиной. — Что тебя мучает, Таня? Расскажи мне… не молчи. — Он говорил осторожно, тихо, боясь напугать жену. Боясь сделать что-нибудь такое, что она замолчит совсем, замкнется. Особенно тревожил ее взгляд. Он вдруг стал отрешенным. Она словно смотрела сквозь него, куда-то за него, в ей одной ведомые дали.
— Это я, Петя, во всем виновата… В том, что Лерочка осталась без дочери, мы с тобой — без внучки. Я чудовище, Петя…
У Петра Дмитриевича подкосились колени. То, что он слышал, больше походило на бред психически нездорового человека. Ужасные мысли роем пронеслись в голове. Как он мог просмотреть жену, прозевать ее болезнь? Что же делать? Что делать?!
Между тем жена начала говорить, и он не перебивал ее. Хотя то, что она говорила, поначалу только подтверждало его предположения — Татьяна нездорова.
— У Леры есть дочь, Петя. А у нас с тобой — внучка. И мы теперь никогда ее не увидим, никогда! И Лерочка… Она даже не знает!
Петр Дмитриевич пытался протянуть супруге ниточку здравого смысла, ухватившись за которую она вернулась бы в действительность, успокоилась, пришла в себя.
— Ну какая дочь, подумай, Таня? Это у нас с тобой дочь. Как может Лерочка не знать, что у нее есть дочь? Так не бывает, дорогая моя…
Он трясущимися руками налил воды из графина. Протянул жене.
— Бывает! Лера наша родила ребенка в семнадцать лет, Петя. Она забеременела летом от того мальчика, на даче… Его, кажется, звали Юрой. Она только перешла в десятый класс…
Генералу вдруг кровь прилила в голову. Он со стуком опустил стакан на стол, выплеснув на поверхность часть содержимого.
— Что ты несешь! Почему я-то…
И вдруг вспомнил! Венгрию вспомнил, свою длительную командировку, бессонные ночи. Нервы…
— Ты был в Европе, Петя, когда я узнала. Срок был большой. Я не знала, что делать. Увезли Лерочку в деревню, там она родила девочку.
— И что?! — уже догадываясь о том, что было дальше, прорычал красный от эмоций генерал.
— Я девочку отдала в Дом ребенка, а Лерочке… ей сказала, что малышка умерла во время родов…
Генерал, услышав последние слова жены, с минуту стоял как вкопанный, а потом опустился на табуретку и уставился в пол. Он больше не мог смотреть на жену. Теперь все было понятно. Она здорова. Психически здорова. Она что-то говорит. О чем это она?
— Я думала, что все делаю правильно, Петя… Вспомни, какое время было! Как бы ты отреагировал, мне подумать страшно было… Твоя карьера…
Генерал молчал. Татьяна Ивановна даже засомневалась — слышит ли он ее?
— Я мучилась, Петя. Я после последнего Лерочкиного выкидыша искать ездила. Но Дом ребенка теперь в другом месте, документы сгорели. Имени не знаю, фамилии тоже. Может быть, ее удочерили…
Последние слова она произнесла совсем тихо, шепотом. Словно вынеся на суд мужа свой давний грех, Татьяна Ивановна потеряла силы. Стояла перед ним как приговоренная, а он молчал, глядя в пол.
Сколько длилось это молчание, никто не знает. Генерал наконец поднялся и, ни слова не сказав, вышел из кухни. Она слышала, как за ним закрылась дверь кабинета, как повернулся ключ в замке.
Тогда Татьяна Ивановна опустилась на табуретку. В огромной квартире Подольских воцарилась неестественная тишина.
Калерия шла легким, пружинистым шагом и улыбалась. Всякий раз, когда начальник штаба объявлял дату возвращения корабля, она испытывала этот прилив сил, это волнение… Кирилл возвращается! Ей снова хотелось петь, как десять лет назад, будто ничего не изменилось.
Отдавшись своим радостным чувствам, она чуть было не прошла мимо трехэтажного камбуза. Нужно зайти, поговорить с заведующей.
В офицерской столовой готовились к обеду. По залу гуляли аппетитные запахи. Пахло борщом, свежей сдобой. Официантки в крахмальных фартучках сновали с подносами от стола к столу — расставляли приборы.
— Калерия Петровна, день добрый! — пропела заведующая, выплывая навстречу. — Гостья дорогая…
— Вот зашла обсудить детали банкета, — сдержанно улыбаясь, пояснила Калерия.
— А мы уже слышали, что корабль возвращается. Кое-что набросали в качестве предварительного плана. Прошу ко мне в кабинет.
На ходу обернувшись, бросила одной из официанток:
— Юля, организуй нам кофейку.
Пока Калерия Петровна с заведующей обсуждали меню банкета, официантка расставила на столе чашки с кофе, молочник, свежие булочки, посыпанные сахарной пудрой, и блюдце с тонко нарезанной, почти прозрачной, розовой форелью.
Калерия Петровна внимания бы не обратила на официантку, не добавь заведующая, вскользь взглянув на девушку:
— Брови-то расправь, Юлия! Нечего глядеть букой!
Калерия Петровна невольно подняла глаза на девушку. Та от замечания вспыхнула, еще больше сдвинула брови к переносице и выпятила нижнюю губу.
Официантка казалась чем-то раздосадованной. Поставив на стол кофейник и салфетку, демонстративно выпрямила спину и сжала губы замочком.
— Я могу идти? — процедила она, глядя мимо заведующей, в портрет бровастого генсека на стене.
— Спасибо, Юля. Ты можешь идти. — С нажимом отделяя слова друг от друга, разрешила заведующая.
Та вышла. Калерия молча наблюдала.
— Молодые, а туда же! — хмыкнула Любовь Семеновна. — С норовом. Ну ничего, мы их пообломаем. Правда, Калерия Петровна?
