Дяде Феде и маме рисунок очень понравился. Свечка красная, рыбацкий сейнер, гном и ворота с фонариком, орден Красной Звезды и медали, но вот беда - без Трудового...
- Отца не забывает, - сказал дядя Федя.
А сейнер Алешка и правда рисовал ради папы. И хорошо, что дядя Федя понял, угадал...
...После этого Светка долго не приезжала. Зато часто приезжал Сережа, и они возились с Алешкой, играли и занимались по математике, физике и химии.
Потом и мама ездила в город. Видимо, к Светке, потому что всегда передавала от нее приветы.
Очень часто заходил дядя Федя. Это - отлично! Раньше он никогда не бывал у них так, ради Алешки, а тут заходил сам, и они разговаривали с Алешкой о жизни - о рыбацких делах и о школе, о дальних рейсах, о маме и о Светке, об отце и о Светкином Сереже, о дипломе его, и оказывалось, что дядя Федя все знал про них... И за коровой, за козами помогал ухаживать, когда мама бывала в городе, и они часто оставались с Алешкой вдвоем.
Это было уже зимой, в декабре. После Светкиного дня рождения. Светки не было. Алешка послал ей в город рисунок. Не такой, как маме. Вроде интересней.
Вчера Сережа вместе с мамой уезжали в город, и пришел дядя Федя, чему Алешка был очень рад.
Но, прощаясь с Сережей и мамой, Алешка, конечно, не мог не сказать:
- Светке привет, но вот... Чего это она не приезжает? Могла бы! У Сережи - диплом, и то он все время здесь, а Светка?
Он скучал по Светке. И сердился на нее. Когда приезжала, все больше ложилась отдохнуть. Тоже - медицина! А вот уже две недели ее нет! Подумаешь, институт! А что, школа легче? И вообще она...
Их не было целую неделю. Дядя Федя приходил, они вместе ели, говорили о войне, которую дядя Федя прошел, о маме. За эту неделю вышел у него рейс на три дня в Харьков, но потом он вернулся, обветренный, пахнущий бензином, и первым делом спросил:
- От Веры Ивановны ничего не слышно? От мамы? И от Светланы?
- Нет, ничего, - сказал Алешка.
- Странно, - сказал дядя Федя, - а пора...
Потом, когда до ночи никто не вернулся, дядя Федя остался ночевать вместе с Алешкой. Это было чудо! Всю ночь - ну, не всю, ясно, а почти до утра - они проговорили. Дядя Федя рассказывал про новые машины, которые получил сейчас колхоз, и про то, как он ездит в далекие рейсы, и что это так же интересно, как уходить в море за рыбой...
И вдруг они приехали. Приехали утром на машине, когда дядя Федя уже ушел на работу: у него опять рейс.
Приехали и привезли что-то завернутое в одеяло, и стали все хвалиться перед Алешкой, как все произошло, а Светка даже не спорила, а поцеловала Алешку, чего никогда раньше не было, и сказала:
- Вот тебе - друг, товарищ и брат! Смотри, какая лапочка! Такой славный, правда?
Алешка заглянул в одеяло, увидел сморщенную мордашку какого-то человечка и вдруг с грустью подумал, что теперь Светке и Сереже будет совсем не до него, раз есть этот маленький человечек...
- А дядя Федя не приходил?
Мама, счастливая, как и Светка, как и Сережа, спросив о дяде Феде, разрумянилась.
- Он в рейс ушел, - сказал Алешка. - А так все время приходил...
- Ну и хорошо, - сказала мама.
Светка и Сережа, а с ними и мама возились над одеялом, что-то говорили, пеленали того, кого привезли, и восторгались его красотой.
- Ну, он тебе нравится? - Светка подбежала к Алешке и опять поцеловала его.
- Конечно, - сказал Алешка.
А сам подумал о дяде Феде. Дядя Федя вернется вечером из рейса и придет к ним. А рейсы у него не менее интересные, чем в море за рыбой. Конечно, он придет после рейса.
- Мам! - сказал Алешка.
- Что, сынок? - спросила Вера Ивановна.
- Ты бы это...
Алешка не знал, как сказать.
Наконец решил:
- У Светки Сережа есть, да?
- Конечно, есть, - ответила Вера Ивановна, - а теперь и не только Сережа, а вот и малыш, твой племянник...
- А я хочу, - окончательно решился Алешка, - хочу, чтоб дядя Федя у тебя был.
Светка услышала, подбежала к Вере Ивановне:
- Правда, мама! Выходи за дядю Федю. Он, конечно, не совсем...
Тут уже Алешка вступился. И опять между ними начался спор.
Светка спорила, забыв малыша в одеяле. Алешка спорил, даже не заметив, как мама ушла к малышу.
Они спорили о дяде Феде, и про озимые не забыли, и прошедший снегопад вспомнили, а потом заговорили-заспорили, как назвать малыша, маленького человечка в одеяле, который появился в их доме, и уж тут началась настоящая словесная схватка.
Вера Ивановна качала внука. В соседней комнате.
"Тише! Он спит!" - хотела сказать она. Но промолчала.
"Завтра, - решила. - Объясню им завтра и про дядю Федю, и про все. Только подумать надо, как объяснить лучше. Что не люблю его? Нет, он хороший. Что отца их больше любила и забыть не могу? Пусть сами отца не забывают. Так и скажу, что не могу выйти замуж, раз любви нет. И что про любовь настоящую никто не знает..."
А Светка с Алешкой продолжали спорить. Долго спорили. Пока силы не иссякли.
И тут Алешка невзначай вспомнил:
- Мы с тобой тут спорим, а мама где?
МОСКОВКА
Не знаю, хорошо или плохо, когда человека сравнивают с птицами. С орлом и соколом сравнить - хорошо, а с ястребом, да еще тетеревятником, уже плохо. Соловей и райская птица - неплохо, а вот какой-нибудь вихляй или пигалица лесная? А семенуха краснобрюхая, пучеглаз, ржанка глупая, поганка ушастая или даже страус и павлин - разве лучше?
Нет, право, не все птицы симпатичны мне, и все же я люблю их, птиц, особенно тех, которых знаю по нашим подмосковным местам.
Вот и сейчас среди воробьев и синиц, что пасутся в хлебных крошках на подоконнике нашем, я вижу какую-то пичугу особую. На воробья не похожа и на синицу не совсем. Пепельно-серая птица. Но смотрю и вижу, что это только сверху. Грудка уже другая - не пепел, а дымчато-серое. Серое и вдруг с белым. А голова и шея - черные с белым. Забавная птица! Но...
Где-то я видел ее? Определенно видел. Но где?
Тут, вчера, а может, прошлой зимой или летом? Или еще раньше?..
Не воробей, не синица и на Машку нашу чем-то похожа...
Воробьи - они откровенно назойливые, приставучие. А эта птица не то. Синицы - они любопытные, забавные, но пугливые, мельтешащие. Нет, эта - не такая.
Машка наша тоже не такая.
Она, Машка, скорей как эта птица. Сверху - серенькая. Дальше присмотришься - разная: и светлое в ней найдешь, и черное, и хитрое, и наивное, и мудрое, как у этой птицы.
Жаль, что дома это не всем нравится. Кто-то хочет видеть у Машки яркое, необычное. А она - Машка. И не надо ей ничего павлиньего...
Я опять подхожу к окну...
Вороны каркают, воробьи галдят, синицы борются с воробьями, а эта...
Она смотрит на меня, пепельно-серая птица, смотрит, пугается и вновь смотрит. Глазки внимательные, чуть встревоженные и - почему-то мне кажется - мудрые.
А остальные - воробьи и синицы - шебаршат на подоконнике, дерутся за каждую хлебную кроху, стараясь перехитрить друг дружку.
Галдеж стоит такой, что не удивительно - вороны разогнали всех птиц и мою - особую - спугнули.
И мне стало чуть грустно. Потому ли, что птица эта улетела, или потому, что Машка не здесь, а в городе.
Машка, Маша, Машенька, наконец, Мария Степановна, как мы по-разному зовем ее дома - и шутя, и всерьез, в зависимости от обстоятельств. Дочь, дочка моя, десяти лет от роду, так похожая на эту птицу, которую спугнули с подоконника вороны...
Интересно, как повела бы себя эта птица, если бы ее начали учить музыке? А потом, когда с музыкой ничего не получилось, определили в балетную школу?
Поначалу она, наверно, терпела бы, как Машка. А потом не выдержала бы и сказала:
"Ну, а я просто не хочу!"
И пришлось бы ей, птице, бросить и то и другое, как Маше. И бросила бы, и радовалась. Ведь птичьих бабушек, которые огорчались бы по этому поводу, у нее нет, да и папа с мамой давно от нее отгнездились...
Интересно, как зовут ее, эту птицу, на воробья не похожую и на синицу не похожую? И все же чем-то похожую - и на воробья, и на синицу. И где-то виденную.
...Дома, в Москве, Машка мне говорит:
- Папочка, послушай! Вот:
Опять в разгаре лето,
Июльская жара.
Все зеленью одето
Счастливая пора!
Чудесно это время
На речке проводить,
Лежать в песке на пляже,
На лодочке проплыть.
Поют в лесу синицы,
Поют и гнезда вьют,
И все другие птицы
Весь день в лесу поют.
По небу голубому
Гуляют облака,
И тихо-тихо плещется
Москва-река.
Как? - спрашивает она.
- Прямо беда с ней, - вмешивается в разговор бабушка. - Музыка ей, видите ли, ни к чему. Танцы ни к чему, а вот теперь по ночам бормочет что-то, говорит - "сочиняю...". Тоже мне Каролина Павлова или, как там ее, Белла Ахмадулина. Хоть бы ты ей сказал, что по ночам спать надо.
Машка молчит.
- Это твои стихи? - спрашиваю я.
- Не знаю, сама придумала...
- Но сейчас же зима! А ты: "в разгаре лето"! Морозов таких в Москве давно не было! А ты!..
- Вот именно! - подтверждает бабушка.
