Все-таки женщина.
Я, выбрав местечко, где было побольше песка, уселся, опираясь спиной о стену пещеры, вытянул с наслаждением ноги. Ощущение ледяной глыбы внутри меня практически исчезло. Вот только голова кружилась немного…
Подошел Имар, молча сел рядом, положив на колени свою драгоценную винтовку, откинул голову, закрыл глаза, отдыхая; бессознательно погладил казенник, пробежался пальцами по прикладу… Еще один помешанный на оружии. Ему бы Ками в жены — вот бы милитаризованная парочка получилась! Мистер и миссис Смит отдыхают!
— Сколько мы тут сидечь будем?
Имар говорил тихо, практически не разжимая губ, но Ками услышала, придвинулась с независимым видом, словно ей что-то понадобилось…
— А мы не будем сидеть, — спокойно проговорил я и удивился, насколько усталый у меня голос: словно два дня беспрерывно вагоны разгружал. Без еды и питья к тому же.
— Пойдем вглубь? — Ками заглянула мне в глаза, и я снова увидел ту заботу, которая меня так пугала. И зачем так тепло и нежно смотреть? Я ведь не беспризорный котенок, мяукающий в кустах…
Я пожал плечами.
— А что нам делать остается? Ждать у моря погоды?
Последнюю фразу я, кажется, произнес по-русски, но меня никто не поправил, не переспросил. И так поняли. А я вот определенно на грани сил нахожусь. Раз уж заговариваться начал. Но интересно более всего то, что никто не попытался оспаривать мое мнение, молча согласились, словно после гибели автопоезда право командовать автоматически перешло ко мне. Даже Санек не возмутился и не предложил несколько альтернативных вариантов, как это было у него в обыкновении…
Я повернул голову, взглянул на штурмана. Санек спал. Тяжело, нервно сдвинув брови над переносицей… Видно было, что он настрадался и сон для него — желанная возможность уйти от реальности, от боли.
Я и сам закрыл глаза, пробормотав что-то об общем отдыхе. Голова кружилась все сильнее, и мной овладела странная апатия, стало абсолютно на все наплевать. Дождь, чудовища, затонувший автопоезд, Санькова вывихнутая нога, заплаканная Люська — все подернулось каким-то туманом, стало медленно вращаться вокруг меня. Странные видения странного мира…
«А ведь мы отсюда не выберемся, — проползла в голове мысль. — Сколько бы ни старались, ни рвали жилы, все наши попытки уйти — жалкое трепыхание. Так и сдохнем в этих пещерах. Или твари сожрут».
Я беспокойно пошевелился, вернее, сделал попытку, но даже палец сдвинуть не смог. Глаза не открывались, создавалось ощущение толстого тяжелого одеяла, навалившегося сверху, спеленавшего уставшее тело, гасящее все движения и даже мысли. Я хотел крикнуть, но в горло словно бы монтажной пены залили. Даже дыхание давалось с трудом, как будто воздух стал невероятно густым и не желал вливаться в легкие.
Это чего же со мной такое творится?
«Здесь конец пути, — снова скользнула мысль, — завершение Дороги. Прибыл, Проходимец, конечная станция».
«Врешь… — мысленно просипел я. — Врешь, я не верю…»
Во что я не верил — я сам не понимал, но странное ощущение, что мысли в моей голове не являются истиной и также не являются моими, не оставляло меня, словно красный сигнал светофора предупреждая об опасности… Этот сигнал светил все слабее и слабее, заграждаемый мутными образами, обрывками фраз… Я начал задыхаться от мелькания слов и видений, проносящихся перед глазами. Какой-то пестрый вихрь крутился перед глазами, охватив меня вращающимся коконом, стенки все больше сжимались, сдавливая грудь, несмотря на компенсационные свойства комбинезона, словно того и не было. Я понял, что сполз по стене пещеры, на которую опирался спиной, и сейчас смотрю вверх, но ориентировка в пространстве, осознание реального мира уходило от меня все дальше, и наконец я стал понимать, что теряю и ощущение своего тела.
«Я отравился чем-то», — мелькнула слабая мысль. Подобное состояние потерянности и головокружения я испытывал и раньше, когда в юношестве отравился рыбой и весь мир кружился вокруг меня сумасшедшим калейдоскопом…
«Я отравился, и мне нужно вывести яд из организма. Если этого не сделать, я могу умереть от токсинов, а остальные подумают, что я уснул, утомившись, и не будут тревожить меня…»
Попытка сделать судорожный вдох ни к чему не привела. Пестрый вихрь сдавливал грудь, рот и легкие застыли, не давая сказать ни одного слова, даже шепотом…
Я понял, что сейчас умру, просто умру, лежа вот в этой грязи, а моя сестра так и останется в этом утопающем мире, оплакивая мой труп, чтобы рано или поздно, отчаявшейся и обманутой, присоединиться ко мне…
Боль, невероятная боль, идущая даже не из сердца, а откуда-то намного глубже, прямо из сосредоточения моего естества, выплеснулась, словно фонтан кипятка. То, что жило внутри меня, то, что являлось мной, но было намного умнее меня, заходилось в немом крике, не желая смиряться с ситуацией, зная, что есть выход, средство спасения. Что есть надежда…
«Господи, спаси…»
Струи вихря, что из разноцветного стал багровым, стали истончаться, бледнеть, чахнуть подобно засыхающим плетям фантастической лозы… Какие-то туманные нити вплетались в багровый водоворот, растворяя его, лишая силы…
Давление на грудь ослабло. Я наконец-то смог сделать вдох расплющенными легкими, глотнул распахнутым ртом, удивился, какой воздух свежий и бодрящий… Огонь внутри угасал, затухал, погашенный белым туманом, который я вдыхал и вдыхал, наслаждаясь этой живительной легкостью, омывающей меня изнутри…
Наконец я нашел в себе силы подняться, сел, опираясь спиной на что-то, что уже не было камнем пещеры. Перед глазами висела молочная муть, закрывая обзор. Тем не менее было заметно, что стало гораздо светлее, чем в темноте пещеры, освещаемой только фонарями на шлеме Ками. Я протянул назад руку: пальцы, обтянутые перчаткой комбинезона, наткнулись на что-то округлое, неровное, но отчего-то очень знакомое.
Затем пришел запах. Сладковато-дурманящий, очень знакомый, он приплыл тонкой струйкой, навевая странные воспоминания. Я вспомнил сразу весеннюю грозу, светлячки звезд в разрывах туч после нее, мокрую покосившуюся лавочку, на которой, постелив под себя целлофановый пакет, я сидел когда-то, смотрел в послегрозовое небо и вдыхал, вдыхал, вдыхал этот пьянящий аромат…
Аромат цветущей сирени.
Я снял шлем, повернул голову, прижался щекой к теплому стволу дерева, поцеловал неровную кору, наслаждаясь горьковатым привкусом на губах. Я не желал знать, было ли то, что со мной происходило, реальностью, сном или предсмертным бредом, но мне хотелось, чтобы это продолжалось подольше.
Воздух чуть колыхнулся, туман собрался в мягкие струи, потек неторопливо, обнажая слабо освещенную листву деревьев, тропинку в невысокой, но густой траве, тяжелые гроздья цветов на кустах сирени… Слабый, но наполняющий все свет давал возможность рассмотреть даже мельчайшие листики на ветках надо мной.
Робко запел сверчок, будто торопя наступление лета, замолк, будто испугавшись течения туманных струй. Ветерок нежно прошелся по моей заросшей многодневной щетиной щеке, словно легкая женская рука погладила осторожно. Качнулись ветки дерева, под которым я сидел, листья уронили тяжелые капли в траву. Спросонья цвиринькнула какая-то пташка, поняла, что еще не утро, и затихла, уснув…
Кто-то тихонько мяукнул в наступившей тишине.
Я повернул голову, ожидая увидеть Маню, но на тропинке сидел обыкновенный серый кот и выжидающе смотрел на меня. Серых полосатых котов существует великое множество, и все они похожи друг на друга, но этот был мне чем-то знаком, словно бы я давно знал его, но просто давно не видел. Круглые кошачьи глаза с расширенными зрачками звали меня, просили чего-то, ждали…
— Кузя? — тихонько спросил я.
Кот тут же подбежал ко мне, ткнулся мордой, ища руку. Я непроизвольно почесал его за ухом, кот замурчал глубоко и протяжно, как умел мурчать только он, затем плюхнулся на спину, выгнулся, подставляя меховое светлое брюшко, чтобы и его почесал хозяин, что так давно был в отлучке, но вот вернулся, и все снова стало в порядке в простой кошачьей вселенной…
Если не считать того, что этот кот умер несколько лет назад и был похоронен мной и обливающейся слезами Люськой на берегу чахлой речки, неподалеку от нашего дома.
Я поднялся на ноги, кот недоуменно посмотрел на меня, лежа на спине, словно говоря: «Это всё? Все ласки на сегодня?»
— Пойдем домой, — проговорил я коту, и тот с готовностью вскочил на лапы и посеменил по тропинке, то и дело оглядываясь на меня, словно опасаясь, что его хозяин снова исчезнет и ему опять придется ждать, ждать, ждать…
Я шел вслед за котом, даже не представляя, что будет дальше. Пушистые ветви окатывали меня брызгами, задевая по плечам и голове. Аромат весеннего сада одурял, пьянил, заставляя легкие раскрыться как можно шире. Влажная земля тропинки пружинила под ботинками боевого комбинезона, оказавшегося настолько нелепым в этом тихом мирном месте, настолько оскорбляющимсущность окружающего,что у меня возникло острое желание снять его совсем… но под комбинезоном ничего не было надето, кроме цветастых трусов, и я решил повременить.
