— Вот так!
Он надорвал обертку, обнажая сам батончик, поднес его ко рту и сделал вид, что собирается откусить. Приложил левую руку к сердцу и вернул батончик коренастому.
Тот раздвинул узкие губы в осторожной полуулыбке, показав желтоватые, крепкие на вид зубы, и тоже поднес батончик к лицу. Только не к губам, а к своему орлиному носу. Шевельнув ноздрями с нефритовыми кружочками, втянул в себя воздух, приподнял густую черную бровь — и спрятал батончик куда-то под плащ.
Наверное, это можно было считать хорошим знаком — жрец не отверг подношение чужака, не выбросил его… хотя и пробовать тоже не стал.
«И я бы не стал, — сказал себе пилот. — Вполне естественная осторожность. Давай, продолжай, не стой столбом. Даже если ты и Столб!»
— Свен, — сказал он, глядя на коренастого, и похлопал себя по груди. — Я Свен. А ты? — Он повернул ладонь к своему визави и выжидающе замолчал.
В ответ коренастый произнес какую-то длинную фразу, состоявшую, казалось, из одного-единственного слова. И слово это Торнссон не понял.
Однако сам факт, что на него, кажется, не собирались нападать, сбивать с ног и заламывать руки, придавал ему силы и подталкивал к новым действиям.
Протянув руку к отверстию в потолке, над чашей, пилот произнес:
— Марс.
Потом показал на себя:
— Я…
Помахал руками, как крыльями:
— Прилетел…
Вновь показал на отверстие:
— С Марса. Марс.
Потыкал пальцем в пол:
— Сюда.
И опять услышал длинную, с разнообразными скачущими интонациями тираду. И опять, увы, совершенно непонятную. Закончив ее, коренастый выставил указательный палец с длинным ногтем. На пальце поблескивало широкое, серо-белое с черными пятнами, каменное кольцо. У одной из подруг Свена было похожее, она говорила, что это не просто обсидиан, а «снежный обсидиан» — очиститель тела от разного негатива. Коренастый приблизил палец к плоской коробке фонаря на груди пилота.
Это могло быть расценено двояко: и как желание вновь увидеть вспыхивающий свет, несравнимый с тусклыми факелами и неярким костром, — или же как желание стать обладателем удивительного устройства.
«Ах ты, смуглолицый брат мой… — Торнссон был в затруднении. — Хочешь, чтобы я подарил тебе фонарь? А потом тебе приглянутся мои часы, мой комбинезон, мои ботинки… И рация — хотя какой тебе прок от рации? И нож. И зарежешь ты меня этим ножичком, принесешь в жертву своему солнечному богу…»
Наверное, отказывать жрецу все-таки не стоило — вдруг этот отказ будет воспринят как страшное оскорбление? Но, с другой стороны, — не расценят ли согласие расстаться с фонарем как слабость пришельца?
Любой промах мог оказаться роковым — и пилот почувствовал, как на лбу у него выступила испарина. Но нужно было принимать решение — и причем принимать быстро.
Торнссон с юных лет умел быстро принимать решения, за что и уважали его, и считались с ним в родном привокзальном районе Портленда. Видно, была это наследственная черта, перешедшая от далеких предков, от викингов, наводивших страх на Европу. Они зарекомендовали себя решительными парнями, и Столб-Тор гордился своими пращурами.
«А ну-ка, сделаем вид, что поняли тебя именно так: продемонстрируем еще раз работу фонарика. А потом…»
Он уже знал, что скажет потом.
Сдвинув пластинку переключателя, пилот направил световой луч прямо в лицо отпрянувшему жрецу. Обвел стены и потолок — и выключил фонарь.
И вновь перешел на язык жестов, сопровождая их словами.
Ткнул пальцем себя в грудь:
— Я…
Обвел рукой вокруг:
— Здесь…
Выставил указательный палец:
— Один…
Поднял палец к потолку:
— А там…
Замахал руками-крыльями:
— Летают…
Торнссон сжал кулаки и тут же растопырил пальцы обеих рук. Неторопливо проделал это снова. Десять раз в полной тишине и при всеобщем внимании сжались и разжались его кулаки.
«Считайте, считайте, ребята, — если умеете считать больше десяти, — сколько таких, как я, поблизости, в небесах. Моих приятелей».
Десять раз по десять пальцев — это сотня. Это — сила.
«Только бы поняли, — подумал пилот, обводя взглядом непроницаемые лица. — Вот дьявол, словно маски нацепили… Сообразили — или не дошло?»
Был у него и запасной вариант. Если ситуация станет явно угрожающей, эта горстка немолодых людей вряд ли сможет помешать ему быстренько-быстренько покинуть храм. Правда, его бегство, конечно же, будет воспринято как слабость. Но лучше все-таки иметь запасной вариант, чем не иметь никакого.
«Вот ведь истуканы! — Пилот занервничал. — Повторить?»
Но повторить Торнссон не успел. С шорохом отворились скрытые каменной чашей двери. От воздушной струи качнулось пламя факелов, и почти уже догоревший костер выбросил вверх огненные лепестки.
Жрецы, как по команде, повернулись в ту сторону, и пилота вновь словно окатила горячая волна. Ему было ясно, что это вернулся гонец. И, разумеется, вернулся не один.
Кого же он привел — группу захвата?
Свен Торнссон стоял, опустив руки, и прислушивался к шагам тех, кто шел сюда от дверей. Он не боялся, — но и безмятежным спокойствием назвать его состояние было никак нельзя…
7
Флоренс не испытала каких-то особых эмоций, когда разглядела в слабом свете, исходящем от стен зала, кто именно приближается к ней. Чувства ее можно было бы сравнить с безнадежно увядшими цветами, которые — поливай не поливай — уже не вернуть к жизни. А вот Алекс Батлер последние несколько метров не то что пробежал — пролетел и стиснул Флоренс в объятиях с такой силой, с какой еще никогда никого не обнимал.
— Господи, Фло!.. Господи!.. — срывающимся голосом приговаривал он, прижимая безучастную Флоренс к груди. — Живая…
— Пусти, мне больно.
Она попыталась оттолкнуть ареолога, и тот наконец разжал руки. Отступил на шаг и оглядел ее с головы до ног, будто все еще не веря, что это не мираж, не призрак, а самая настоящая Флоренс Рок. Ложбину с хрустальным черепом за ее спиной Батлер не замечал. Он ничего сейчас не видел, кроме невысокой женщины со слегка отрешенным лицом и потускневшими, словно подернутыми патиной, глазами.
— Я теперь тебя ни на шаг не отпущу, — заявил ареолог, не сводя с нее взгляда. — Свен остался в пирамиде, мы с тобой угодили в какую-то чертовщину, в кисель… Я уже думал: «Все, конец!» А очухался в какой-то норе, голова тяжелая, как с похмелья… Бродил, сам с собой разговаривал… Свена искал, да где там… Тут такие лабиринты… И вдруг — как в кино: ступеньки, коридорчик… и наконец-то просторный зал, а то я уже начал побаиваться приступа клаустрофобии. И посреди зала — ты… Как ты здесь очутилась, Фло? Где ты ударилась? У тебя ссадина на лбу…
— Не знаю, — не сразу ответила Флоренс, глядя мимо ареолога. — Не помню. Я, наверное, всю жизнь здесь была, с самого рождения. И вся моя жизнь мне просто чудилась.
Она не собиралась рассказывать Батлеру ни о Леопольде Каталински, ни о своем походе в лагерь, ни о том, что модуль уже покинул Марс. Зачем? Зачем кому-то еще знать о вещах, которые неинтересны теперь и ей самой?
— Да брось ты! — махнул рукой Батлер, но получилось это у него как-то неубедительно.
Он вдруг вспомнил, что в том белом помещении с бассейном нанотехнолог была без фонаря. А теперь фонарь висел у нее на груди.
— Ты нашла свой фонарь, Фло?
— Почему ты называешь меня Фло? — вопросом на вопрос ответила она, по-прежнему рассеянно и равнодушно созерцая пространство за плечом ареолога. — Я не Фло. Я не знаю, как меня зовут, и зовут ли как-нибудь вообще. Можешь называть меня, например, Юлалум. «Вот могила твоей Юлалум…» — Флоренс театрально повела рукой.
— Ничего, это пройдет, — после некоторой заминки бодро заверил ее Алекс, стараясь сохранить прежнее выражение лица. — Ты угодила в какую-то переделку, это синдром. Хоть я и не психолог, но точно тебе говорю: это синдром. Синдром Сфинкса. У тебя сработала психологическая защита, только и всего. Механизм замещения. Все развеется, Фло, это всего лишь вопрос времени. — Он тронул ее за рукав. — Пойдем, присядем вон там, у стеночки. Посидим, поговорим. Не знаю, как ты, а я здесь уже все ноги истоптал. Пойдем. Может, и Свен сейчас нам на голову свалится.
Он направился к слабо светящейся стене, так и не обратив внимания на закатившееся в ложбинку хрустальное творение неведомых мастеров, и все говорил, говорил и говорил, буквально из кожи вон лез, чтобы показать: все нормально, все в порядке, никаких проблем нет и мир прекрасен. Флоренс последовала за ним с таким же безразличием, с каким тень сопровождает своего хозяина. Слова ареолога сливались в ее голове в невнятный гул, подобный гулу далекой автомагистрали, и не имели никакого значения.
