– Не может быть! Так не бывает.
– Ты, Дима, хочешь сказать, что я тебе вру? Тогда зачем?
– Нет-нет, не хочу, – отступил Мышкин. – Но очень уж как-то непривычно. И непонятно – мы же не ракеты в операционной делаем! Какая тут секретность?
– Повторяю: того требует безопасность клиники в самом широком смысле.
– То есть, у нас имеется свое гестапо. И свой Мюллер. Мюллер-невидимка… И все-таки, что охранять с таким бешеным ресурсом? Покойников? Спирт?
– Полтора месяца назад я уволил невропатолога Сечкина и его любовницу – операционную медсестру Кадымбекову.
– Помню, – сказал Мышкин – Потрясающей красоты азиатка. Так никто и не знает, за что. Можно узнать?
– Нельзя.
– Тогда зачем сказали?
– Ладно, передумал… – вздохнул Демидов. – Тебе полезно узнать. Они наркотики воровали. На пару. Сечкин прошлой весной стал ездить на кабриолете «ланчия». Видел?
– Нет.
– Никто не видел. Он не выставлялся. Чтоб не было лишних вопросов.
– Сообразительный, – с уважением признал Мышкин. – И много украли?
– Тысяч на двести.
– Нет, не сообразительный, – отступил Мышкин. – Рисковать из-за такой ерунды?
– Двести тысяч долларов – ерунда? – не согласился профессор. – Они и дальше продолжали бы конспирировать. Но сработало, как ты выразился, наше гестапо. Быстро, бесшумно. А главное, эффективно.
– Утопили обоих? Или закопали живыми?
– Не валяй дурака! Я их просто уволил.
– Тогда не понимаю! – искренне удивился Мышкин. – Столько людей погубили, скоты! Надо было довести их до тюрьмы. А так, по закону, выходит, что вы сообщник.
– Правильно! – с сарказмом согласился Демидов. – Довести до суда и погубить репутацию клиники!.. Не просто все, Дима. За правдой погонишься, себя же в яму и столкнешь.
– Не просто, – согласился Мышкин.
– И еще неизвестно, какой вышел бы приговор.
– Точно! Наши правоохранители любят преступников больше, чем их жертв. И что, Сечкин и Кадымбекова так и гуляют?
Демидов помедлил, но все-таки сказал:
– Только между нами… Для начала охрана убедила их вернуть двести тысяч клинике.
– Вернули?
– Не сразу, но вернули. Потом заставили выплатить штраф. Миллион долларов на двоих.
– Неужели заплатили? – не поверил Мышкин. И добавил неуверенно. – Так ведь тоже незаконно…
– С этих денег, уважаемый ты наш папа римский, который святее ватиканского, я всему персоналу, от уборщицы до главврача, выдал новогоднюю премию! Каждому по четыре месячных оклада. Всем понравилось. Но если тебе не понравилось – верни деньги!
Мышкин смущенно затряс головой: нет, понравилось.
– Правда, для этого Сечкину пришлось пересесть на битые «жигули», – кисло добавил главврач. – А Кадымбекова продала квартиру на Крестовском острове.
– Да… И как им теперь?
– А никак, – сказал Демидов. – Через полгода Сечкин почему-то умер, хотя здоров был, как бык. Внезапная остановка сердца.
– Внезапная… – похолодел Мышкин. – Что ж, понятно: хлопоты, огорчения, деньги отдавать надо. А Кадымбекова?
– Тоже не повезло. Попала под поезд метро. Прямо в центре города, на станции «Гостиный двор».
– Нервы… – прошелестел Дмитрий Евграфович.
– Может, и нервы, – согласился Демидов. – Но были слухи, что ее кто-то толкнул под поезд. Случайно.
– Случайно? – тихо переспросил Мышкин. Он почувствовал, как на голове у него приподнялись волосы и по скальпу пошел мороз.
– Еще отметь, – не ответил Демодов. – Особая задача нашей гестаповской охраны – обеспечить личную безопасность всего персонала. Не только в клинике, но и за воротами. В том числе и по домам.
– Значит, все-таки тотальная слежка! А я не верил…
– Доктора Зубкова [50] помнишь? – спросил Демидов. – Из нейрохирургического института?
– Такое не забудешь!
Смерть одного их ярчайших нейрохирургов России потрясла тогда многих. Он был зверски зарублен топором в подъезде собственного дома.
– Убийство так и не раскрыто, – сказал Демидов. – А мог бы жить, если бы работал у нас. Да, частная медицина обогатила многих наших коллег. Есть даже миллионеры. Но уже немало погубила. И погубит еще больше. Потому что наша профессия передвинулась в зону повышенного риска. Так что лучше пусть гестапо и слежка, чем топор бандита или мстителя.
– Мстителя? – удивился Мышкин. – При чем тут месть? Кто может мстить врачу?
– Так ведь не всех вылечиваем. А деньги берем! Любой человек хочет за свои деньги получить результат.
– И когда это кончится? – тоскливо спросил Мышкин. – Когда вернется нормальная человеческая жизнь? Спокойно учиться, работать, растить детей, лечить больных и не трястись от страха круглые сутки…
– Когда-нибудь. Но вернется. Резня только будет большая. Покруче, чем в начале советской власти.
– Полностью разделяю ваш оптимизм! – заявил Мышкин. – Бог даст – так и будет: покруче.
– А толку? Как там у Некрасова: «Только вот жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе».
Когда он вернулся, Клементьева сидела за электронным микроскопом, Клюкин вскрывал очередного покойника.
– Литвак? – тихо спросил Мышкин у Большой Берты.
– Понятия не имею.
– Ты надолго закопалась?
– Вам нужен микроскоп?
– Скажу, когда понадобится.
Он взял стул и подсел к Большой Берте.
– Ты тоже думаешь, что простая кража?
– Думаю, да. Хулиганы… Нажрались до скотского состояния, больше пролили, чем выпили.
– До скотского? – переспросил Мышкин. – Конечно, могли. И отключились потом, да?
– Как рабочая гипотеза, – уточнила Клементьева.
– Почему же ты их не застала? Ты должна была их застать здесь! После скотской выпивки, да ректификата прямо из бочки – вволю! – неизбежно наступает, как всем нам хорошо известно из экспериментов на самих себе, интоксикация и вслед за ней – глубокий продолжительный сон. Иногда с потерей сознания, элементами бреда и галлюцинаций.
– Могли и раньше очнуться. Все индивидуально.
– Индивидуально, – согласился Мышкин. – Пришли в себя и вылили весь спирт на пол? Ничего себе не взяли. Даже на похмелюгу.
– Действительно, – задумалась Большая Берта. – Из-за стакана спирта ломать такую дверь… Или даже двух…
– Ее только взрывом можно вышибить! Дверь не ломали. Нашим ключом спокойно открыли, сняли дверь с петель, обломок ключа демонстративно оставили в замке. Вот он.
Мышкин достал из кармана халата обломок. Он успел его вытащить до майорши.
– Наш ключ, – повторил он. – Всегда открывал и закрывал нормально. Зачем ломать?
– Чтобы следователь решил: ключ посторонний, – уверенно заявила Клементьева.
– Умница! Тогда что им на самом деле здесь понадобилось? – спросил Мышкин.
Она быстро оглянулась вокруг и сказала испуганным шепотом:
– Кажется, я тоже понимаю…
– Ты слышала: я демонстративно сообщил всем только о срезах Салье. О других знаешь только ты и Толя. Предупреди его, чтоб не ляпнул вдруг.
– Сейчас сказать?
Ответить он не успел. Раздался металлический грохот, потом глухой удар.
Мышкин и Клементьева вскочили одновременно.
Стальная дверь, висевшая на одной петле в ожидании плотника, лежала на каменных ступеньках. На полу растянулся во весь рост Литвак. Из рассеченного лба стекала на пол темно-красная струйка.
– Что вытворяешь, сволочь! – воскликнул Мышкин, едва удерживаясь, чтоб не врезать Литваку ногой в пах. – Ты же губишь всех нас, а себя – первого!
Одно веко Литвака медленно приподнялось, показав черный глаз, залитый пьяной слизью.
– Не-не боись! – хрипло вытолкнул из себя Литвак. – С-с-о м-мной н-не пропадешь…
– Уже пропал, скотина! Как ты сумел нажраться за полчаса?
Ответа он не услышал. Литвак аккуратно и доверчиво, как ребенок, свернулся на холодном полу, положил обе ладони под щеку и захрапел.
Дмитрий Евграфович толкнул ногой Литвака в мягкий, расслабленный бок.
– Вставай, сионист хренов!
Сионист не отозвался. Мышкин сбегал в морг, бросил там на пол старый матрас и, как оьычно, схватил Литвака за ноги и потащил по кафельному полу. Литвак вдруг зарычал, стал отчаянно брыкаться, но глаз не открывал.
– А чтоб тебя дождь намочил! – вырвалось у Клементьевой.
– Спокойно, барышня! – бодро заявил Мышкин. – Хватай его за руки.
Вдвоем они втащили Литвака на его привычное место – у порога морга.
– Внимание! – сказал Мышкин. – Раз, два – бросаем!
Литвак шлепнулся, каак лягушка, на матрац, но не проснулся. Спокойно перевернулся набок и снова принял позу эмбриона.
– Да, – сказал Мышкин, запирая морг на ключ. – Был бы трезвым, позвоночник сломал бы, когда с лестницы летел. Или насмерть.
– Ну, положим, трезвым он не упал бы, – отозвалась Большая Берта. – Он действительно пьян? Вы уверены?
Дмитрий Евграфович почесал в затылке.
– Кости целы – значит, пьян.
– Между прочим, не успела сказать: когда вы были у главврача, он прямо с ножом к горлу пристал. Требовал сказать, остались какие-нибудь ваши стекла еще где-нибудь.
