И вернулся в кабинет.
Кавказцы постояли с минуту на коленях, перебросились словами на своем языке и сели на пятки. В ту же секунду дверь кабинета Шарыгина распахнулась, вылетел сержант Бандера. Резиновая дубинка обрушилась на спины кавказцев, оставляя на их пиджаках пыльные следы.
– Кому сказано – не сидеть, чурки поганые! В следующий раз – по башке.
Один по-прежнему молча стал на колени. Другой тихо застонал и снова получил дубинкой по спине.
– Кому сказано, чернозадый, – молчать!
Мышкин закрыл глаза и отключил себя от всего внешнего, погрузившись, хоть и с трудом, в состояние пустоты.
Часы показали пять утра, когда он услышал голоса в коридоре. Громила привел еще одного кавказца – пожилого, седобородого, в дагестанской папахе.
– Вот, – сказал ему Бандера. – Вот товар, – он указал на стоящих на коленях. – Не испортился. Только чуток поистрепался, – ухмыльнулся он.
Не глядя на Бандеру, старый кавказец достал из бокового кармана пиджака большой пергаментный конверт и брезгливо протянул Бандере. Сержант извлек из нее пачку зеленых кредиток и быстро, профессионально пересчитал.
– Нормально, – заявил он, достал из кармана ключ и отпер наручники у того, кто тихо постанывал.
– На выход! – приказал он.
Молчун протянул к нему руки.
– Ну, брателло, мне некогда, – развел руками Бандера. – И нечем. Ключ потерял. Сам откроешь дома. Лет через двадцать.
– Сколько стоит ключ? – спросил старик.
– Двести зеленых, как знамя Пророка.
Кавказец порылся в карманах и достал розовую кредитку.
– Только русские. Пять тысяч.
– Сойдут.
Очередной щелчок над головой. Семь часов. Мимо просеменил мелким шагом толстяк в белых брюках, в белой безрукавке. На голове ни единого волоска. Даже бровей нет. Он скользнул равнодушным взглядом по лицу Мышкина и скрылся за дверью. Через минуту показался капитан Денежкин.
– Мышкин! – скомандовал он. – К дознавателю! На допрос! – и внимательно посмотрел Мышкину в лицо.
Дмитрий Евграфович понял. «Страх на моей морде хочешь увидеть. Не дождешься! – со злобой мысленно сказал ему Мышкин. – Сегодня ты заставил меня не бояться вас, тварей. За что тебе большое спасибо».
Перед ним сидел тот самый толстяк. Вблизи Мышкин рассмотрел его получше. «Пацан, и тридцати нет, а старший дознаватель. Быстро у вас карьеру делают!»
– Гражданин Мышкин? Дмитрий Евграфович? – отрывисто, словно продолжая свою мелкую рысцу, спросил толстяк.
Мышкин медленно, с достоинство кивнул.
– Оглох, скотобаза?! – визгливо крикнул Шарыгин. – ФИО – живо!
– Не понял вас, – вежливым профессорским тоном сказал Дмитрий Евграфович.
– Фамилия? Имя? Отчество?
– Ах, вот вы о чем. Мышкин Дмитрий Евграфович.
– Год рождения?
– Одна тысяча девятьсот семидесятый, пятнадцатого января, город Полтава, Малороссия.
– Место жительства? Прописка?
– Санкт-Петербург, Седьмая линия, дом двадцать пять, квартира двадцать пять.
– И квартира двадцать пять? – переспросил толстяк.
– Именно так.
Шарыгин попыхтел и вдруг замолчал. Он часто и поверхностно дышал, взгляд мелко шарил по комнате, перескакивая с предмета на предмет. На бритом черепе выступил мелкий пот. Правая рука с карандашом мелко задрожала, и Шарыгин придержал ее левой.
Мышкин слегка потянул носом воздух. Алкогольным перегаром не пахнет. «Паркинсон, что ли? Рановато, – подумал Дмитрий Евграфович. – А так чистая абстиненция».
– В коридор! – приказал ему Шарыгин. – Ждать вызова. Мне позвонить надо. Секретно.
Мышкин вышел, удивляясь: зачем объяснять? Будто разрешения спросил.
«Что тебя так обеспокоило? Ей-богу, похмелюга, – размышлял Дмитрий Евграфович. – Но где выхлоп?»
– На допрос! – через пять минут крикнул ему Бандера.
Старшего дознавателя Шарыгина было не узнать. Спокойный, вальяжный, добродушно-предупредительная улыбка. Мышкин глянул на руку: никакой дрожи, спокойно поигрывает карандашом. Глаза блестят, но блеск стеклянный. Ноздри покрасневшие, влажные. Чуть склонившись к Шарыгину, Мышкин незаметно понюхал воздух. Слабо пахло сгоревшим электропроводом. «Эге, дознаватель. Ты совсем бдительность потерял. Что ж не припудрил носик кокаином раньше?»
– Мне очень жаль, Дмитрий Евграфович, – сочувственно заговорил Шарыгин, – что заставил вас ждать. Дело не простое, понимаете ли. Я могу рассчитывать на ваше понимание и помощь? Поможете юстиции? Торжеству правосудия?
– Если смогу, – сдержанно пообещал Мышкин. – Из любви к юстиции. С детства ее люблю.
И протянул к дознавателю руки.
– Ну что же это такое? – возмутился Шарыгин. – Зачем? Бандера! – указал пальцем на наручники. – Что за безобразие? Пытки запрещенные применяешь к задержанному? Снять немедленно!
Бандера притащил из другой комнаты садовый резак, но освобождать Мышкина почему-то не спешил.
– Перестарались, извините, – улыбнулся Шарыгин. – В любой работе бывает. В вашей, наверное, тоже.
– Бывает, – согласился Мышкин.
– Итак, – Шарыгин открыл тонкую картонную папку. – С Шатровой Мариной Михайловной знакомы?
– Да, – еле слышно сказал Мышкин.
– При каких обстоятельствах вы с ней познакомились?
– Вы снимете наручники, наконец?
– Конечно, конечно! – поспешил еще раз заверить Шарыгин. – Так при каких обстоятельствах?
– У меня распухли суставы, – упрямо сказал Мышкин. – И аллергия на пластмассу.
– Я же сказал – сейчас! Сию минуту.
Его крошечные, словно булавочные головки, зрачки кольнули Мышкина.
– При каких обстоятельствах?
– Пытки законом запрещены, – веско заявил Мышкин. – Ваша Россия подписала на этот счет международную конвенцию.
– Вы о чем? – удивился дознаватель.
– Пластмассовые наручники.
Дознаватель огорчился.
– Не ожидал от вас, не ожидал, – покачал бритой головой. – Вам добра желают, а вы…
– Это я уже слышал. От ваших тонтон-макутов [52] .
– Нельзя так. Агрессивно ведете себя на допросе. Дознавателя перебиваете, слова не даете сказать. Нелепые обвинения предъявляете. Каких-то макутов называете и опять же с угрозой. А потом дознавателя душить начнете. Попытаетесь – уж это точно! Много таких я видел. Все они из этой комнаты отправились на магаданские курорты лес валить. Валить и сажать. И снова валить. И снова сажать. Есть, правда, и другие курорты – урановые шахты.
– Снимите наручники, – потребовал Мышкин. – О каком сотрудничестве вы говорите? Смешно. Сотрудничество подразумевает равенство возможностей и исключает насилие.
Такого аргумента Шарыгин явно не ожидал. Но кокаин держал его на подъеме, и он все сообразил за секунду.
– Сержант Бандера! Снять сейчас же! Сколько ждать?
Растирая онемевшие и распухшие кисти, Мышкин удовлетворенно отметил, что одержал хоть и крохотную, но победу.
– Примерно три недели назад, – заговорил Мышкин, – мы с Мариной Шатровой случайно оказались в одном вагоне пригородной электрички. Там на нее напала шайка насильников и убийц.
– Да что вы говорите! – воскликнул пораженный Шарыгин. – Не может быть!
– Почему не может? – возразил Мышкин. – Такое каждый день теперь – сплошь и рядом. Вы, как государственный служащий, должны знать лучше меня.
– И что было дальше? Все это так интересно! – доверительно признался Шарыгин.
– Меня сбили с ног и выбросили на ходу поезда, а Марину Шатрову попытались изнасиловать там же, в вагоне.
– Как это так? – не понял дознаватель. – Как вы узнали, что ее пытались изнасиловать, если вас выбросили?
– Сначала пытались изнасиловать, а когда я попробовал вмешаться, меня выбросили из вагона.
– И что Шатрова? Расслабилась и получила удовольствие? – с подкупающей простотой поинтересовался дознаватель.
– Пока они возились со мной, она убежала. Поезд остановился, она сошла, вернулась ко мне, оказала первую помощь.
– Так-так-так! – разочарованно произнес дознаватель. – Огорчаете, Дмитрий Евграфович. Не уважаете меня. Всех в этом помещении не уважаете. И в нашем лице – закон с правами человека. Не могли придумать что-нибудь поинтереснее?
– Мне не надо ничего придумывать, – возразил Мышкин. – Все так и было.
Шарыгин лег на стол объемным животом и заговорил, полный сострадания:
– Дмитрий Евграфович! Какое у вас интересное отчество. Культурное. Мы все здесь вас сильно уважаем и сочувствуем. Каждый может оказаться, от сумы да от тюрьмы… Только неувязочка выходит! – с отчетливой угрозой неожиданно рыкнул он. – Большая!
– В чем неувязка? – похолодел Мышкин.
– Именно в тот день 18 июня в двадцать часов тридцать две минуты в райотдел полиции поступило заявление от гражданки Шатровой Марины Михайловны, проживающей по проспекту Шверника, дом шесть, квартира восемнадцать… Она?
– Она.
– Не отрицаете? Хоть это радует… Итак, в тот же день в райотдел внутренних дел поступило заявление от гражданки Шатровой Марины Михайловны о том… – он достал из папки лист с отпечатанным текстом. – Цитирую из документа, чтобы вы меня потом не обвинили. «В пригородном электропоезде Сосново – Санкт-Петербург в пустом вагоне на меня напал пьяный мужчина, разорвал на мне всю одежду вплоть до нижнего белья и попытался изнасиловать в извращенной форме. За меня попытались затупиться вошедшие в вагон подростки, сколько их было – не помню, но потом слышала, что они состоят в местной антифашистской организации. Сначала они попытались пристыдить этого мужчину, но он был сильно пьян, избил мальчиков и повыбрасывал их из вагона на полном ходу. Я попыталась бежать, но мужчина преследовал меня все время до самого дома. Ворвался со мной в мою квартиру и угрожал расправой и даже убийством в случае моего обращения в правоохранительные органы. В нападавшем насильнике я с полной уверенностью опознала доктора Мышкина Дмитрия Евграфовича, которого очень часто встречала в своем доме, когда он еще студентом приходил к моему отцу сдавать зачеты»… Такие дела. Что скажете?
