С этим солдатом Токусё встретился в тот момент, когда шел выносить бадью с нечистотами. Он продвигался вперед, увертываясь от рук, тянущихся к нему с расставленных вдоль стены коек, как вдруг кто-то вцепился в край бадьи, и содержимое ее, выплеснувшись, попало прямо в лицо одному из солдат. Токусё сжался, ожидая потока брани, но солдат молчал. Он лежал неподалеку от выхода, поэтому Токусё было видно его залитое нечистотами лицо. Вытянув язык, солдат слизывал с губ жидкую грязь. Его обмотанная бинтами грудь ходила ходуном. Голова медленно повернулась, и Токусё понял, что запавшие глаза внимательно следят за ним. «До завтра ему не продержаться», — подумал он.
— Сейчас принесу воды, — сказал Токусё и двинулся дальше, но так и не смог выполнить свое обещание.
Зубы человека, который сосал его палец, причиняли ему боль. Похоже, что вода шла плохо. «Вот я и выполнил то, что обещал», — подумал Токусё. Однако удовлетворение, которое принесла ему эта мысль, быстро уступило место страху: он испугался, что призраки солдат будут преследовать его до самой смерти.
Солдат с вмятиной на черепе коленом надавил на плечо юноши. Тот нехотя поднялся на ноги, испуганно посмотрел на Токусё, поклонился и, по-прежнему прижимая руку к груди, исчез в стене. Следующий солдат, сев на корточки, жадно припал к большому пальцу. Из зияющей на его голове раны вылетела муха. Полетав некоторое время вокруг, она опустилась на простыню и тут же исчезла. Этот солдат тогда в укрытии тоже тянул к нему руки, требуя воды. И тот верзила, что стоял следующим, и тот окинавец, который скрывался за его спиной, и тот, с выбитым глазом, который только что появился из стены, — все они были там, и все тянули к нему руки, беспрерывно требуя воды. У Токусё возникло ощущение, что его снова пытаются затолкать в темноту укрытия.
Сэйю показалось, что за дверью кто-то стоит. Испугавшись, он поспешно собрал лежавшие на столе деньги и спрятал их под сиденье. Затем, высунувшись в окно, посветил в сад карманным фонариком, плотно закрыл ставни, проверил крючок на входной двери и только после этого продолжил пересчитывать деньги.
Эффект от воды превзошел все его ожидания. Даже покрытые пятнами головы стариков, облысевших лет пятьдесят тому назад, за какие-нибудь пять минут зарастали нежным пушком. А молодые учителя колледжа, страдающие от раннего облысения? Сначала они только посмеивались, полагая, что их водят за нос, но уже через три минуты спускали все имеющиеся при них деньги, чтобы купить побольше воды. Этой водой можно было протереть лицо, и тогда старая кожа слезала клочьями, уступая место новой. Воду можно было выпить, и тогда некий предмет, ранее свисавший бессильно, вставал торчком, да так резко, что ударялся о нижнюю часть живота. Некоторые сначала поглядывали с недоверием — дескать, мошенничество, не иначе, но стоило им увидеть, как восьмидесятивосьмилетний старик, поглаживая себя между ляжками, довольно улыбается, прищурив свои слоновьи глазки, они повалили валом, громкими криками требуя воды. Сначала Сэйю опасался, что непомерно взвинтил цену — 10 тысяч иен за одну бутылочку ёмкостью не более 200 грамм, — но и часа не прошло, как все было раскуплено.
В первый и второй дни он, разлив воду в бутылки из-под сакэ, торговал ими на перекрестке в соседнем городке, но уже на третий день заказал добротные флаконы коричневого стекла и наклеил на них этикетки, на которых по красному фону золотыми знаками было написано «Чудо-вода». Он обзавелся и более приличной торговой точкой, сняв подходящее помещение на углу торговой улицы. Его магазинчик работал всего час в день, с семи до восьми часов вечера, но и этого оказалось более чем достаточно, весь товар распродавался меньше чем за полчаса. Люди, прослышавшие о чудесной воде, выстраивались в очередь сразу после полудня, пришлось даже ввести ограничения и продавать по одному флакону в руки, однако всем все равно не хватало, недовольные покупатели поднимали шум, не желая расходиться, Сэйю даже придумал давать им специальные купоны, чтобы хоть как-то отделаться от них. Он стал наливать во флакон в два раза меньше воды, одновременно увеличив цену тоже в два раза, но покупателей становилось все больше. Некоторые, исследовав содержимое бутылки и обнаружив там простую воду, пустили слух, что Сэйю шарлатан. Но старики, испытавшие на себе действие воды, стали поклоняться Сэйю как святому.
Спрятав деньги в сумку и налюбовавшись сберегательной книжкой, Сэйю самодовольно ухмыльнулся, но тут же подумал, что дело пора закрывать. Несомненно, в ближайшее время заявят о себе рэкетиры. Раза два к нему уже обращались жадные до сенсаций журналисты, и, пожалуй, самым лучшим выходом из создавшегося положения было перебраться на Хонсю, прежде чем его возьмет на мушку налоговая полиция или нагрянет инспектор из санэпидемстанции. К тому же вода из ноги Токусё текла все медленнее, в последние дни с трудом набиралось три ведра за день. Конечно, соблазнительно было, подняв цену, положить в карман еще миллион иен, но Лесная Мышь нюхом чуяла опасность. Сэйю боялся рэкетиров и налоговой полиции, но еще больше он боялся, что его разоблачит Уси. Стараясь, чтобы она ничего не заметила, он всячески сдерживал свои аппетиты.
«Еще три дня — и все, конец!» — Поставив перед собой такую цель, Сэйю положил сумку с деньгами под подушку и улегся, рисуя в своем воображении, как он обходит все турецкие бани от Хаката до Токио.
Прошло две недели с того дня, как у Токусё распухла нога. Стоял жаркий июль, пронизанный звоном цикад: их голоса то рассыпались мелкими брызгами, то обрушивались ливнем. Постепенно односельчане стали справляться о здоровье Токусё таким тоном, каким обычно справляются о состоянии прикованного к постели старика. Человек, из ноги которого текла вода, занял свое место среди прочих курьезов, о которых так любят посудачить деревенские жители, — вроде того, как кто-то выбил глаз живущей при храме красной змее или как бабка Макато дожила до ста десяти лет и у нее на лбу выросли рога. Случаи, конечно, из ряда вон выходящие, но по мере их удаления в прошлое, о них начинают вспоминать как о чем-то совершенно заурядном.
Уси постепенно вернулась к своей прежней жизни: вставала около шести, пила горячий чай с кусочком темного сахара вприкуску и до наступления жары уезжала в поле. Сэйю являлся, когда Уси пила чай, и оставался в доме до вечера. В дневное время он самостоятельно занимался домашним хозяйством: ходил за покупками, убирал в доме, даже косил иногда траву для коз, причем проявлял такое рвение, что Уси в какой-то момент усомнилась, все ли в порядке у него с головой. Вот только задний двор совсем зарос сорной травой, на что Уси, конечно же, не преминула указать Сэйю, но он возразил, что скашивает траву каждый день, просто на следующее утро она вырастает снова. Уси подумала, что он, как всегда, врет, но, принимая во внимание его усердие во всем остальном, решила не придавать этому большого значения.
В шесть часов вечера она возвращалась домой, отпускала Сэйю, после чего, обтерев и переодев Токусё, принимала ванну и ужинала. Затем она садилась у постели мужа и, слушая радио, рассказывала ему последние деревенские новости. Доктор Осиро поочередно с медсестрой аккуратно навещали больного. Токусё постоянно меняли капельницы, а кроме того вставили в нос трубки и кормили его через них жидкой пищей, отчего он немного похудел, зато цвет лица заметно улучшился. Давление у него тоже нормализовалось, наверное потому, что он не курил и не пил. Внешне опухоль не изменилось, но воды вытекало теперь гораздо меньше. Похоже, что по ночам она вообще иссякала. Впрочем, это обстоятельство вызывало скорее беспокойство, потому что трудно было понять, хороший это признак или дурной.
При каждом визите Осиро предлагал положить Токусё в больницу. Да Уси и сама в душе начала склоняться к тому же, хотя и продолжала твердить, что университетская больница не внушает ей доверия. Судя по всем признакам, состояние больного вряд ли ухудшалось, но лучше ему тоже не становилось. При мысли о том, что он будет вот так лежать до конца жизни, Уси приходила в ужас и готова была ухватиться за любое предложение.
— Как же быть? — постоянно вырывалось у Уси, а ведь она даже во время войны никогда не падала духом.
В ту ночь солдаты появились, как обычно, едва Уси исчезла в своей комнате. Когда первый солдат нетерпеливо припал к его большому пальцу, Токусё вздрогнул, словно мурашки по спине пробежали. Прикосновения холодных чужих губ и языка раздражали его, и он не мог заснуть. Болтовня солдат тоже действовала ему на нервы, он даже несколько раз пытался прикрикнуть на них, но у него вырывался только сдавленный хрип, на который никто не обращал внимания. Токусё подумал, что, если так пойдет дальше, он точно свихнется. Он не мог ни зажать уши, ни закрыться с головой одеялом: стоило ему задремать, как его тут же будили. Но вот где-то вдалеке прозвучал сигнал точного времени: пять часов — понял он и, открыв глаза, увидел стоящего у кровати Исиминэ. Кроме них, в комнате никого не было. Исиминэ, подняв наконец свою всегда опущенную голову, внимательно разглядывал Токусё. Оторвавшись от подушки, тот попытался что-то сказать, но не мог произнести ни слова. Исиминэ снова склонил голову и, схватившись за край кровати, чтобы не упасть — его сильно кренило на бок, — медленно опустился на корточки. Взяв в рот большой палец Токусё, из которого вода почти уже не текла, он начал нежно лизать его.
