— Понятно. Еще вопрос... Как вы расстались с ним, как растеряли друг друга там, на Проливе?
— Сделали привал километров через пять, ну, отдохнуть сели. Он мне и проболтался, что Лешку Елохина ножом пырнул. Я только после этого понял, почему он побег затеял. И будто взбесился тогда. Ведь Лешка мой наставник, ну, вроде учеником я при нем... Всегда вместе. Парень что надо! В общем, побольше бы таких.
— Что же дальше? — посмотрев в эту минуту на Белоконя, нельзя было даже подумать, как он насторожен.
— Злость меня взяла, что Горецкий обманом за собой потащил. Кинулся я на него, вцепился в пасть... Но, сами понимаете, силы оказались неравными. Он бока мне намял и силком заставил еще с километр за собой идти. Побаивался один остаться на Проливе, струхнул маленько, — Юра усмехнулся. — Ну а потом убежал я от него. Мы тогда по берегу шли, вдоль обрыва, и я за какой-то не то пень, не то корягу нырнул. В общем спрятался.
— Он что же, в самом деле перетрухал? — спросил Белоконь. Улыбка, явно приятный собеседнику вопрос, готовность посмеяться вместе с парнишкой, даже словечко «перетрухал» — все должно было говорить о простоте и откровенности следователя.
— Ого! — рассмеялся Юра. — Вы бы посмотрели тогда на него! В Поселке он немногим дорогу уступал, а там, один на один с Проливом, ночью, в буран... Не поверите — стал называть меня по имени-отчеству! Представляете? Горецкий меня называет Юрием Васильевичем! Вначале я не понял, к кому он обращается, может, думаю, в темноте еще кого увидел... А это, выходит, я — Юрий Васильевич! Ну, потеха!
— А как он себя вел, когда ты спрятался? — Белоконь начал осторожно подбираться к главному вопросу.
— На одном месте не знаю сколько крутился! Звал меня, возвращался, видно, понимал, что я где-то рядом... Целую речь толкнул.
— Что же он говорил? — осклабился Белоконь.
— А! Обещал даже уехать из Поселка, если я того хочу. Представляете? Если я, Юрка Верховцев, захочу, так он, Горецкий, которого все, кроме Панюшкина, побаиваются, послушается и уедет! Потеха!
— И ты все это время его видел? — Белоконь замер.
— Какой там все время! — беззаботно ответил Юра. — Буран! А он толокся на одном месте, уходил в темноту, снова возвращался... Потом долго его не было, минут двадцать.
— После этого он подошел к тебе совсем уже близко, да?
— Да... Но не нашел меня.
— Юра, а какое там место? Опасно ходить?
— Еще как! Мало того, что обрыв метров десять, да еще эти узкие провалы в берег выдаются... Их снегом заносит, чуть не туда ступишь — и прости-прощай село родное!
— Юра, ты говоришь, злой тогда на Горецкого был?
— Он же Лешку...
— А скажи, при возможности отомстил бы ему по-настоящему?
— Д... да. Если бы такая... ну, вообще, если бы я смог...
— Юра, между нами — ты ведь смог отомстить за друга? Я видел, в каком виде Горецкий по Поселку расхаживает. Говорят, как на рождество разукрашен. Прихрамывает, рука на перевязи... В общем-то, для здоровья ничего опасного, но разделал ты его по первое число. На тебя, как на героя смотрят.
— Да ну, герой... — Юра смутился.
— Уж теперь-то Верка нальет тебе пивка кружечку-вторую, а?
— Да она мне за этого Горецкого еще вслед кружкой запустит!
— Думаешь, знает, что это твоя работа?
— А кто же еще? Больше некому.
— Как же у тебя получилось?
— Ну как... Его долго не было, потом он появился, все ближе ко мне подходил, я думал вот-вот найдет, опять за собой потащит... И как раз в это время он повернулся ко мне спиной... А я знал, что там провал... Ну и...
— Ладно, на сегодня хватит. Выздоравливай. Вот здесь подпиши протокол, будь добр. Да, я хотел еще спросить у тебя... Почему Елохин так Горецкого ненавидит? Только из-за скандала в магазине, или раньше у них что-то было?
— Конечно, было, чего там... К Елохину Анка приехала, они уже жениться собирались, а тут Горецкий полез куда ему не надо... Из-за этой Анки сбесились все. Елохин, конечно, слабинку допустил, он сам потом плакался. Слухи пошли насчет Горецкого и Анки. Что, мол, между ними что-то было.
— А на самом деле?
— Ничего не было. Ягунов слух пустил. Чреватый мужик. Лешке бы плюнуть на все это, а он к Анке пошел, выяснять начал, она его, конечно, по физиономии, ссора между ними получилась... А тут с главным инженером у нее... И Лешка вообще отставку получил. Непруха у парня, дикая непруха. А теперь еще этот дурак ножом пырнул.
— Ну, ничего, я разговаривал с ним, он вроде духом не падает.
— Кто? — Юра приподнялся на локтях. — Лешка? Чтоб Лешка духом упал? Да вы что! Он мне сам говорил — хороша, говорит, девка, да, видать, не для меня. Может, говорит, и лучше, что все так вышло... Какой там лучше, если он до сих пор дрожит, когда о ней разговор заходит! Почему и в магазине драка случилась.
Горецкого Белоконь застал в общежитии. Тот лежал на кровати, положив ноги в тяжелых сапогах на железную спинку, курил, пуская над собой кольца дыма. Увидев следователя, Горецкий, не торопясь, сел.
— Привет, начальник! — воскликнул он почти радостно. — Вот кого я ждал — дождаться не мог, вот кто утешит душу мою, утрет слезы мои!
— Здравствуйте, гражданин хороший, — сдержанно поздоровался Белоконь. Он подержался за шапку, но решил не снимать — в комнате было прохладно. — Вы в состоянии отвечать на вопросы?
— А почему это мне быть не в состоянии? — насторожился Горецкий.
— Помятый вы какой-то, побитый, обмороженный, говорят... Большое оживление вас почему-то охватило... Я уж подумал — не путаете ли вы меня с какой-нибудь поселковой красавицей?
— Вон куда гнете... Наговорили, значит, на меня, кто сколько хотел?
— Точно. Никого не останавливал. Кто сколько хотел, тот столько и говорил. А вывод мой такой — если вас с собой увезу, вряд ли найдется в Поселке человек, который пожалеет об этом.
— Так уж и ни одного? — ухмыльнулся Горецкий.
— Сами знаете. Радости от вас тут никакой.
Белоконь присел к столу, сдвинул в сторону консервные банки, крошки, колбасные шкурки, сразу давая понять, что ему здесь не нравится, что разговор будет неприятный. Поглядывая на Горецкого, Белоконь мысленно примерял его к поступкам, о которых узнал за эти дни. Узкие глаза, улыбчивый рот, ровные белые зубы, видно, никому пока не удалось поубавить зубов Горецкому. Но лицо его было каким-то нервным, издерганным.
— Изучаете, начальник?
— Изучаю, — подтвердил Белоконь.
— И какой же диагноз?
— Уже судились?
— А это имеет значение?
— Двести шестая?
— Опять угадали, начальник. Злостное хулиганство.
— Хищник ты, судьбами чужими питаешься — вот тебе мой диагноз! — не удержавшись, перешел Белоконь на «ты». — Себя больно любишь. Но ты не просто свое доказываешь, нечего тебе доказывать, тебе кажется, что утвердиться на земле можно, если только взобраться на кого-нибудь, на спину кому-нибудь сапожищами встать, вот тогда ты вроде повыше будешь.
— И как это вы все сразу решили, как это вам удалось сразу все по полочкам распихать, бирочку мне на шею повесить!
— Не надо, Горецкий. Я перед тем, как к вам прийти, два десятка человек, можно сказать, наизнанку вывернул, я знаю о вас больше, чем вы сами о себе знаете. И хватит об этом. Перейдем к делу. На вопросы в состоянии отвечать?
— Попробуем. Попытка — не пытка, спрос — не допрос.
— Дело в том, что это все-таки допрос. В заключение вам придется подписать протокол. И показания будут подшиты в уголовное дело.
— Хорошо хотя бы то, что допрос будет, надеюсь, без пытки.
— Ваше игривое настроение могу объяснить только неосведомленностью.
— Так осведомите меня, начальник, просветите меня! Только не очень долго, мне врачи запретили волноваться. Переохлаждение организма — это такая неприятная штука, если вы, конечно, что-нибудь понимаете в этом.
— По-моему, вам сейчас больше грозит перегрев, — Белоконь кивнул на бутылки в углу.
— О, не обращайте внимания, начальник! Это мы с ребятами слегка отметили мое спасение.
— Вам еще есть с кем бутылку распить?
— Мне всегда будет с кем распить бутылку.
— Не уверен, — жестко сказал Белоконь, — Ну, ладно. Вы подозреваетесь...
— Ошибочка, начальник! Я не подозреваюсь. Я обвиняюсь. По статье двести шестой. Опять хулиганство. На этот раз — в магазине.
— Здесь все ясно. И мне, и вам. И суду, надеюсь, тоже будет ясно.
— Ну-ну! Какую висячку вы хотите нацепить на меня?
— Вы подозреваетесь в попытке убийства Андрея Большакова.
— Что?!
— Андрей Большаков с отрядом отправился на поиски. Он искал вас и Юру Верховцева. И той же ночью был обнаружен под обрывом. В связи с этим у меня к вам несколько вопросов. Как все произошло в магазине?
— А что рассказывать, сами говорите, что здесь все ясно. Откуда мне было знать, что этот малохольный Елохин подслушивает нас с Ягуцовым? Вот и позволили себе отозваться о нем не очень лестно. Он кинулся с кулаками, я хотел его оттолкнуть, но в руке нож оказался — как раз окунька разделывал. По пьянке получилось так, что, сам того не ведая, я оттолкнул его той рукой, в которой был нож.
