– Со своей стороны, как командующий Лигурийской базой, я сделаю все возможное, чтобы группа боевых пловцов была подготовлена, – не совсем удачно вписался в общий контекст совещания контр-адмирал Солано. Впрочем, никто и не придал значения его словам.
15
Январь 1949 года. Албания. Влёра
Какое-то время они с любопытством наблюдали за тем, как из-за мыса медленно выходит небольшой парусник. Поначалу, когда фон Жерми заметила его оснастку, вырисовывающуюся еще по ту сторону гряды, суденышко показалось ей романтической бригантиной, с алеющими на предзакатном солнце парусами. Графиня даже возмечтала увидеть себя на ее палубе, в объятиях какого-нибудь пиратствующего аристократа. А вслед за этим взгрустнула по поводу еще в Одессе зародившейся мечты – обзавестись когда-нибудь своей собственной яхтой. Пусть даже небольшой, почти крохотной, но вполне приспособленной для жизни на ней, для того чтобы стать ее морским пристанищем, ее домом.
И ничего, что, появившись по эту сторону мыса, почти у ног мечтательницы, бригантина в окулярах ее мощного, хотя и сработанного под театральный, бинокля оказалась обычной рыбачьей шаландой, с серыми, латаными парусами. Все равно эта селедочная «Ассоль» оставалась в восприятии Анны видением из юности, порождавшим желание все же обзавестись наконец своей собственной капитанской каютой.
– Когда я узнала, что ты продал меня разведке, как цыган – ворованную лошадь, то поначалу готова была убить, – явно не по теме воспоминаний произнесла фон Жерми. – Но потом поняла, что, наверное, это был единственный способ спасти меня от ареста, к тому же он открывал путь на Запад.
– Правильно поняла: единственный. И вообще, чем ты недовольна? Ну-ка, признайся, в каких таких грезах тебе снилось, что вместо прозябания в пыльном Степногорске ты получишь возможность вести беспутную жизнь свободной аристократки? Да к тому же – вольной птицей носиться по поверженным столицам поверженной Европы. Как на духу: возникала такая надежда или нет?
– Не возникала, – буднично, умиротворенно признала фон Жерми. – Поверженные столицы поверженных империй – зрелище, конечно, впечатляющее. Как и «стойбища» поверженных монархов и высокородных аристократов. Помнишь, я рассказывала тебе об архитекторе Трояновском, которому когда-то принадлежал наш «карточный домик» в Степногорске?
– На твоем месте я повесил бы на стену своей «кельи» мой небритый лик и молился на него, как на ангела-спасителя, – по инерции продолжил Гайдук, проигнорировав ее упоминание о столь же беспутном степногорском архитекторе.
– Как только представится возможность, я повешу тебя на стене своей «кельи» целиком, в физическом, так сказать, натуральном виде, при всех твоих мужских достоинствах, только предварительно побрив, – процедила графиня, оскорбленная его невнимательностью. – Кажется, я задала тебе прямой вопрос.
– Понял, осознал. Так почему вдруг ты вспомнила об архитекторе Трояновском?
– Историю его появления в Степногорске помнишь или нет?
Да, эту историю подполковник помнил: архитектор Трояновский приходился Анне прадедом по материнской линии и представал в ее рассказах в образе любопытнейшего субъекта. Получив архитектурное образование в Петербурге и в Париже, буквально помешанный на венецианской и флорентийской школах барокко, Глеб Трояновский прибыл в Степногорск по приглашению городского казачьего атамана-романтика, которому захотелось возвести посреди городка величественный собор Бугского казачества. Да только, увы, не сложилось у них. Атамана этого вскоре разжаловали и вынудили бежать от суда в Бессарабию. А новоизбранный атаман, со своим окружением, прокутил и те немногие деньги, которые удалось собрать предшественнику.
Однако архитектор Трояновский так и остался в местечке, погрязая в созидании своего имения, в нехитрых заказах скупых окрестных помещиков и в мечтах о превращении захолустного Степногорска в величественную столицу не только Бугского, но и вообще всего степного казачества.
Объясняя этот поступок, из-за которого он, по существу, похоронил свой талант, архитектор Трояновский записал в дневнике: «Степной Париж в видениях Степногорска явился мне с оживших чертежей». Кстати, подобных поэтических высказываний у него набиралось немало. Как выяснилось, Глеб Нилыч принадлежал к той небольшой плеяде петербургских архитекторов, которые причисляли себя к «поэтам в архитектуре».
Приблизительно из тех же романтических видений-чертежей явился Степногорск и Анне Альбертовне Жерми, блудной правнучке архитектора, прибывшей в этот городок в поисках дворянских корней и «гнездовьих» руин. К ее величайшей радости, ныне здравствующий родственник «товарищ» Трояновский, в миру Нэпман, принялся ей всячески помогать. Не из каких-то особых родственных чувств, а ради спасения родовой усадьбы, чтобы если уж не сам он, то хотя бы внуки…
– Как ты понимаешь, я не зря подвела нас к воспоминаниям о маявшемся посреди Степногорска владельце «карточного домика».
– Осмелюсь надеяться.
– Дело в том, что капитан-лейтенант Морару, он же – только что произведенный в чин подполковника английской разведки Эдгар Рейджен, – тоже один из его наследников, а значит, из моих родственников.
– Морару – твой родственник?! – изумленно уставился на Анну флотский чекист.
– Что в этом неестественного? Старинные дворянские роды, как правило, имеют свои ветви во многих европейских странах.
– И как же он здесь оказался?
– Это я в сорок пятом помогла моему молодому шалапутному родственничку попасть на службу в итальянскую разведку, а затем и сблизиться со Штубером. Который, конечно же, всячески будет подталкивать его поближе к стану князя Боргезе. Правда, воспринимая Эдгара как бедного родственничка, я даже не догадывалась, что он является основательно подготовленным офицером СИС.
– Почему же ты сразу мне об этом не сказала? Штубер тоже молчит, как партизан.
– Штубер о нашем родстве не знает. Как и о том, что я патронирую этого капитан-лейтенанта. Единственное, что ему известно, – что румынско-британского итальянца что-то связывает со мной.
– А я всячески пытался отдалить его от себя, от разговоров с бароном. Вообще не мог понять, какого дьявола он ошивается рядом со Штубером, а значит, и рядом со мной.
– Теперь ты знаешь почему, Гайдук. Всему свое время.
– Лихо ты его пристроила, к тому же с дальней перспективой.
– Среди европейских политиков бытует такая байка. На одну из военных баз в Африке прибыл с инспекцией старый французский генерал. Стояла жуткая жара, а на краю плаца, где он ждал смотра, не было никакой тени. Тогда он подозвал командира части и приказал: «Вот здесь, на этом месте, немедленно посадить эвкалипт!» Когда же удивленный офицер заметил, что эвкалипт дает тень лишь через сорок лет, генерал отрубил: «Именно поэтому посадить его следует немедленно!» Не знаю, какова судьба генерала и его эвкалипта, зато дипломатам этот «плацовый философ» подарил термин «эвкалиптовая политика», а разведке и диверсионной службе – выражение «по принципу эвкалипта», то есть взращивание во вражеской среде агентов и диверсантов для будущих операций; и даже термин – «эвкалиптовый агент».
– Следует предположить, что в качестве одного из ростков такого «эвкалипта» как раз и предстает сейчас капитан-лейтенант Рейджен-Морару, который уже наводит определенную «тень» в вашей, частной по форме, но всемирной по размаху, разведсети. К тому же наверняка числится среди первых и наиболее перспективных?
– Не берусь утверждать, что среди первых, поскольку под моим началом есть и настоящие зубры. Но что перспективен – с этим не поспоришь. Иначе зачем бы я брала на себя хлопоты по его устройству в этой жизни? – передернула плечиками Анна. – Впрочем, дело не в моем «румынизированном макароннике».
– …Которого вряд ли кто-либо, при здравом уме, решится засылать сейчас в Крым.
– И я к тому же. Не исключено, что по возвращении на севастопольскую базу вы сразу же столкнетесь с тайной агента, который по все тому же принципу неожиданно «прорастет» рядом с вами из военного прошлого.
– А возможно, с тайной не только агента разведки, но и диверсанта, – уловил подполковник ход ее мыслей.
– Так вот, приступая к разгадке его появления, прежде всего вспомните о разведывательно-диверсионном «принципе эвкалипта». Уже в сорок втором руководство абвера понимало, что войну Германия проиграет, что крах рейха – вопрос времени, причем не такого уж и далекого. Причем не важно, как это произойдет: то ли Берлин капитулирует после антигитлеровского переворота, то ли враги заставят фюрера отказаться от его замыслов по захвату России. При любом исходе об «эвкалиптовой диверсионной поросли», как считали Канарис, Шелленберг, Кальтенбруннер и иже с ними, заботиться нужно было уже сейчас.
