ее дети. Олицетворение единственной стабильности, которую она когда-либо знала. Прежде чем это тоже ушло.
Как и все, кто когда-либо что-то значил для нее. Независимо от того, заслужили они это или нет.
Я не мог дышать.
Хейвен Торрес была ранена и брошена людьми, которые должны были заботиться о ней и защищать ее. Всю ее жизнь. Но вместо того, чтобы набрасываться на других, она стремилась быть защитницей, спасительницей. Она оставалась хорошей и любящей, несмотря на все, что ей пришлось пережить.
В отличие от меня, который направил мою боль в противоположном направлении.
Я знал, каково это — потерять кого-то, кого часть тебя хотела бы ненавидеть. Я обратил эту ненависть на других. Но Хейвен нашла способ научиться любить. И это было благородно, храбро и красиво. Но я лучше, чем кто-либо другой, знал, что это все еще было там, внутри, этот клубок сложных эмоций, который гноился и причинял боль.
И поэтому она сбегает.
Она заботится о других, даже в ущерб себе. И она отдавала все, что могла, до последней капли, пока больше не могла этого делать. И даже тогда ее любящий дух требовал, чтобы она что-нибудь спасла, и поэтому она спасала растения.
Она была чертовым чудом.
Как я могу требовать большего?
Если я действительно забочусь о ней, а я действительно забочусь, тогда я не могу просить больше, чем она готова дать. Если я забочусь о ней, я не могу манипулировать, строить козни или пытаться контролировать, как я всегда делал.
Это был мой запасной вариант. Всегда. Манипулировать. Контролировать. И когда я улучил момент, чтобы обдумать это, то понял почему. Это было знакомо, и это заставляло меня чувствовать себя искусственно могущественным, потому что я делал что-то, что уменьшит мою боль. Мое чувство того, что я не такой. Не второй сорт.
Хвататься. Держаться. Достигнуть для себя того, чего никто другой не дал бы мне, потому что я не стоил затраченных усилий.
И это не принесло ничего, кроме несчастья. Одиночества. Даже когда меня окружала толпа людей.
Я закрываю глаза, боль пронзает меня при одной мысли о том, чтобы просто… отпустить.
Ради нее.
Так же, как я поступил с Арчером и той поправкой, но сложнее. Бесконечно сложнее.
Уроки просто продолжали приходить, не так ли?
Жизнь проверяет, действительно ли я все понял.
Слова Арчера вернулись ко мне: «Она сделала меня храбрее и сильнее. Из-за нее я хотел быть лучшей версией себя. И это, я думаю, то, что делает любовь, если это действительно любовь».
Лучшая версия меня не стала бы пытаться заставить Хейвен выбрать меня. Лучшая версия меня позволила бы ей сохранить свой страх, потому что, по крайней мере, сейчас, она в нем нуждалась. Это помогало ей выжить, и только она могла решить, когда отпустить его.
Когда-то давным-давно Бри дала Арчеру время, необходимое ему, чтобы преодолеть свой страх. И я тоже дам Хейвен время. Несмотря на то, что это убивает меня.
Я не стану строить заговоры. Ни против Арчера, ни против нее. Ни против кого-то другого. Я обнажил свое сердце, и это было все, что я мог сделать. Все, что я должен был сделать.
Я переплел пальцы, соединив ладони.
Старые привычки умирают тяжело.
Мои глаза оставались прикованными к парню передо мной. Он тоже был, как я. Какими бы ни были его причины, он обратил свою боль на других. И он был всем, что у нее было.
— Иди спать, Истон, — сказал я хриплым голосом. — У тебя, вероятно, будет похмелье утром.
— Да. — Он снова провел рукой по волосам и поднялся на ноги. Спотыкаясь, он направился к двери, но остановился и повернул голову ко мне. — Спокойной ночи, шериф Хейл.
— Спокойной ночи.
Я посидел там еще несколько минут, позволяя страданию захлестнуть меня. А затем я встал, направился в свою комнату и поспешно собрал вещи. Я оставил ключ на комоде, а затем вышел, глядя в конец коридора на закрытую дверь Хейвен, страстно желая подойти к ней, но сопротивляясь.
Я тихо спустился по лестнице, остановившись только для того, чтобы написать короткую записку Бетти перед уходом.
Глава 28
Хейвен
Мои глаза приоткрылись, свет просачивался сквозь края штор. Я была удивлена, что вообще спала. Я была уверена, что уснуть будет практически невозможно, что я буду пялиться в потолок, а в центре моего сознания будет лицо Трэвиса, то, как он разбито выглядел, когда я повернулась и ушла.
Моя грудная клетка казалась пустой. Я села, свесив ноги с кровати.
«Ты думала о том, что у тебя в действительности нет чувств к Гейджу, и именно поэтому он безопасен?»
Я вздохнула, мои плечи поникли.
«Ты думала о том, что используешь его, чтобы держать меня эмоционально на расстоянии вытянутой руки?»
Да, конечно, он был прав. Теперь я видела это слишком ясно. Я использовала Гейджа, чтобы держать Трэвиса на расстоянии вытянутой руки. Потому что это означало мое выживание. Я не могла снова рисковать, не сейчас, как раз когда я, наконец, почувствовала себя сильнее, когда острейшая грань агонии из-за той ужасной ночи начала исчезать, когда, наконец, наконец, запах дыма и пепла не был первым, что я чувствовала, проснувшись.
Я поднялась с кровати, направляясь в ванную. Я обрела покой в дороге, останавливаясь лишь на время, достаточное для того, чтобы оплатить еще один отрезок пути, не формируя никаких привязанностей, вообще никаких. Это было облегчением. И я не могла вернуться назад. У меня больше не хватало духу рисковать.
Но с самого начала я почувствовала родство с Трэвисом, которое не поддавалось описанию. Это пугало меня. Беспокоило меня. И поэтому я сделала то, что, по моему мнению, должна была сделать, чтобы удержать его в коробке, которую я заботливо соорудила для него.
Друзья.
Затем — хотя и более рискованно — друзья с выгодой.
Сначала я подумала, что он тоже хочет этих вещей.
Как он мог хотеть большего? Его статус преданного девушкой парня гарантировал, что он будет вести себя непринужденно. И в каком-то смысле это было больно, но в каком-то смысле это также утешило меня.
И поэтому я потеряла бдительность.
«Дай нам шанс, Хейвен».
Радость — возможность — в этих словах все еще заставляла мое сердце биться быстрее, но они также пугали меня, потому что шанс был риском. Шанс не давал никаких гарантий.
Какой бы я была дурой, если бы добровольно снова подвергла себя такому риску?
И самой страшной частью всего этого было то, что я
