все вопросы:
— Я ведь на завод поступаю. Мне уже Андрюха место подыскал. Токарем буду.
Сергей Антоныч выпрямился, поправил на лысой голове пилотку.
— Может, и токарем, но ведь шестой-то надо закончить. Что же так-то? С математикой, наверное, не в ладах?
Откуда-то он знал, что у меня плохо с математикой. Наверное, из-за того, что я теорему «пифагоровы штаны» не знаю.
Я кивнул.
Он говорил, что надо обязательно учиться, что математика нужна летчикам и артиллеристам. Все это было мне известно и без него. Но когда Сергей Антоныч сказал, что вот сейчас же двинется со мной в школу и поговорит с директором, а потом со страшным учителем, меня прошиб пот: этого еще не хватало.
Мы брели по обдутым ветром тропинкам. Деревянные тротуары зимой жители растащили на дрова, и все время приходилось по-заячьи прыгать. Я это делал легко. Держал дурацкую домру в руках и прыгал. А Сергей Антоныч ведь был на костылях. Лицо у него покраснело, из-под пилотки катился пот. Ну и пусть! Пусть ковыляет, раз ему надо поговорить с математиком и директором, пусть, а я все равно устроюсь на завод. И математику так скажу… А что этому Сергею Антонычу от меня надо? Что он, мой родственник? Совершенно чужой дядька и тащит меня в школу. Но я молчал, слушая его сиплое дыхание.
— Далеко же школа у вас, — отирая платком лоб, сказал он и, облюбовав крашеное крылечко, присел.
«Вот, небось раскаешься, что пошел», — злорадно подумал я.
Сергей Антоныч свернул цигарку и закурил.
— Письма-то есть от отца?
— Нет, — сказал я. — Давно нет.
Сергей Антоныч вздохнул. Меня жалел, а мне же хуже хотел сделать.
Я сидел на ступеньку ниже и глазел на скворца, то и дело подлетавшего к своему домику. Наверное, скворчиху кормит, пока она птенцов высиживает. Для своих будущих деток старается. У них и мать и отец. А я вон без отца. Мать и та на лесозаготовках. Горькая у меня житуха.
В это время появился Шибай. Толстое коротконосое лицо сияло. Он шел довольный, руки у него были заняты какими-то коробками. Вот когда настало время посчитаться с ним. Я не посмотрю, что здесь Сергей Антоныч. Врежу как следует по уху за то, что мыло мое украл, и за учителев шлем. Я вскочил и подлетел к Шибаю.
— А-а, это ты! А ну, отдавай, ворюга, мыло!
У Кольки в глазах смятение. Он отскочил от меня. Я успел только мазнуть его по щеке.
— Полундра! — вдруг заорал он. — Матросы не сдаются, — и выхватил из коробки бурую стекляшку.
Бах! Не успел я ничего сообразить, как на моих ногах задымились бурки.
— Зажигатели к противотанковым бутылкам! — вскакивая, крикнул мне Сергей Антоныч. — Туши землей. — И сам, широко расставив костыли, попрыгал за Колькой, который бросился от него во двор.
Теперь я понял: Шибай сползал на «пороховушку» и из-под носа у часового утащил эти зажигатели. Бурая жидкость нещадно дымила, прожигая насквозь мою бурку. Я сбросил ее и прижал к земле, потом сунул в бочку с зеленой водой. Ух, Шибай, гадина!
Так с одной босой ногой я и юркнул в проходной двор и притаился.
Сергей Антоныч вышел, устало переставляя костыли. Пилотка сбилась. В руке у него были картонки. Он огляделся, позвал меня, но я не откликнулся. Он, расстроенно качнув головой, повернул к госпиталю.
ГЛАВА 2
Мы жили вчетвером: дедушка, бабушка, мама и я. Но мамы теперь не было, она по-прежнему работала на лесозаготовках. Бабушка приходила домой затемно. Хозяйкой был я. Я выкупал по карточкам хлеб и керосин, иной скудный товар, варил из щавеля, крапивы или подорожника суп, сдобрив его щепоткой крупы. Подметал и мыл пол тоже я. Не заставишь же все это делать дедушку. Он больной, у него одышка.
Жили мы с ним душа в душу, заботились друг о друге.
Дедушка к пятидесяти годам потерял все зубы, поэтому ему нельзя было есть твердую пищу. Разрезая хлеб, я ему всегда оставлял мякиш. Мне есть корки даже больше нравилось. Так мы и делали всегда: дедушке — мякиш, мне — корку.
Во время обеда мы оба читали книги. У дедушки это была давняя-давняя привычка, еще с деревенских времен, когда он работал от зари до зари и до книжки мог добраться только в обед. Я же эту привычку приобрел благодаря дедушке. Так было даже лучше: читаешь и ешь, ешь и читаешь. Вовсе не чувствуешь, что «баланда» получилась так себе, не больно густая.
Если бы мы так ели при бабушке, она бы обязательно поругала нас:
— Возьму да вырву книжки. Нет вам времени почитать! Ничего из-за этих книжек не видите, в ухо ложки уволокете.
А вдвоем мы обедали всегда спокойно и тихо. Неожиданно обнаружив, что хлеба уже нет, дедушка виновато говорил:
— Вот оказия! Ну ладно, — и, заложив прокуренный палец в томик Максимова «Крылатые слова», рассказывал мне, что до сегодняшнего дня он не знал, отчего завелось выражение «попасть впросак». Оказывается, есть тому разумное объяснение: когда вили веревки, у иного нерасторопного мужика борода угадывала между нитей. Попала, уж не вытащишь, бери ножницы и отрезай. Это и есть «попасть впросак».
Дальше дедушка развивал уже свои соображения о «крылатых словах».
Я подливал дедушке суп и поддерживал разговор. Только не о «крылатых словах», не о книгах, за которые я брался на другой день, а о страшном рассказе «Вий». Я допытывался: кем все-таки был этот самый Вий? Чертом, лешим, водяным или еще кем?
Дедушка объяснял мне все с научной точки зрения, но от этого жутковатая прелесть рассказа терялась.
«Наверное, в старое-старое время были такие Вии, — решал я. — Сейчас, конечно, вымерли, куда им деться: в небе самолеты, на земле война. Теперь, конечно, их нет. А тогда наверняка были».
К госпиталю я ходил теперь с большими предосторожностями: там Сергей Антонович. Дома сидеть тоже было опасно. В школе давно закончились экзамены, и вот-вот мог появиться математик. Он расскажет дедушке, какой я лодырь да еще воришка. Ведь он мог заметить меня на Пупыревке, когда Шибай выхватил из его рук шлем.
— Ваш внук в той же компании, которая украла у меня сынов шлем, боевого летчика шлем, — скажет математик и, как Вий, ткнет в меня белым от мела пальцем. Тут не открестишься.
Для дедушки это будет такой горькой неожиданностью, что он только разведет руками.
— Неужели, Пашенька, правда? Да разве ты можешь такое? А я ведь честность в тебе выше всего почитал.
В тот
