- Мессье, - кричит он по-французски, - мессье, пощадите, дайте мне помолиться бо…
Последнее слово задушено; один из нападающих распутал son ;charpe - свою перевязь [размотал свой шарф] и пропустил ее вокруг корпуса жертвы; набрасывать удавку на шею опасаются, ибо тело будет выставлено, и нужно, чтобы смерть выглядела естественной. После этого, стоны переходят в хрип; вскоре и хрип прекращается, следует несколько конвульсивных недолгих движений, и, когда Бенингсен входит со светильниками, император уже мертв. Тогда лишь замечают рану на щеке; но это неважно: с ним случился апоплексический удар, и ничего удивительного, что падая, он, возможно, ударился головой о мебель и, возможно, таким образом, поранился.
В тишине, что воцаряется вслед за преступлением, и тогда как при светильниках, что приносит Бенингсен, рассматривают неподвижное тело, за дверью, ведущей к императрице, раздается шум; это императрица, которая услышала сдавленные крики, глухие и угрожающие голоса и прибежала.
Заговорщики сначала пугаются, но узнают ее голос и успокаиваются; впрочем, дверь, закрытая для Павла, закрыта и для нее; значит, они располагают временем закончить то, что начали, и ничто не отвлечет их от дела.
Бенингсен приподнимает голову императора, и, видя, что тот без движения, велит перенести его на постель. Лишь после этого, входит Пален со шпагой в руке, потому что, верный своей двойной игре, он ждал, когда все будет кончено, чтобы присоединиться к заговорщикам. При виде своего суверена, на лицо которого Бенингсен набросил плед для ног, он останавливается в дверях, бледнеет и, прислоняясь к стене, возвращает шпагу к своему поясу.
- Пойдемте, мессье, - говорит Бенингсен, вовлеченный в заговор одним из последних и единственный, кто в течение этого фатального вечера сохранил свое неизменное хладнокровие; пора готовиться к присяге на верность новому императору.
- Да, да! - беспорядочно раздаются голоса мужей, которых подмывает вырваться из спальни с большей поспешностью, чем та, с какой они стремились сюда попасть. - Да, да! Идемте готовить почести императору. Да здравствует Александр!
Тем временем, императрица Мария, видя, что не может войти через дверь, связывающую покои супругов, и слыша непрекращающийся шум, выбирает кружной путь по апартаментам, но в промежуточном салоне встречает Петровского, лейтенанта стражи от Семеновского полка, с 30-ю людьми, что в его подчинении. Верный предписанию, Петровский перекрывает проход.
- Извините, мадам, - говорит он, склоняясь перед нею, но вы не можете идти дальше.
- Вы совсем не узнаете меня? - спрашивает императрица.
- Как же, мадам! Я знаю, что имею часть говорить с вашим величеством, но именно вы, ваше величество, пройти не должны.
- Кто вам дал такое предписание?
- Мой полковник.
- Посмотрим, - говорит императрица, - осмелитесь ли вы его исполнить.
И она идет на солдат.
Но солдаты скрещивают ружья и преграждают ей путь. В этот момент заговорщики шумно вываливают из спальни Павла, выкрикивая:
- Да здравствует Александр!
Во главе них Бенингсен; он идет в сторону императрицы; она узнает его и, окликая по имени, умоляет его позволить ей пройти.
- Мадам, - отвечает он ей, - теперь все кончено; вы напрасно рисковали бы жизнью, дни Павла пресеклись.
При этих словах императрица вскрикивает и падает в кресло; две великие княжны, Мария и Кристина, которые проснулись от шума и прибежали сюда, опускаются на колени по обе стороны кресла. Чувствуя, что теряет сознание, императрица просит воды. Солдат приносит ее в стакане; великая княжна Мария колеблется, передать ли его матери, из боязни, что вода может быть отравлена. Солдат угадывает ее опасения, отпивает половину и, протягивая стакан с остатком воды великой княжне:
- Вот видите, - говорит он, - ее величество может выпить без опаски.
Бенингсен поручает императрицу заботам ее дочерей и спускается к царевичу. Его апартаменты расположены под апартаментами Павла; он слышал все: крики, падение, стоны и хрип; в то время он пытался выйти, чтобы броситься на помощь отцу, но стража, что Пален поставил у его двери, втолкнула его обратно в спальню; продуманные меры предосторожности: он - пленник, и ничему не может помешать.
Когда Бенингсен входит в сопровождении заговорщиков, крики – «Да здравствует, император Александр!» - возвещают ему, что все кончено. Способ, каким он поднимается на трон, для него очевиден; поэтому, заметив Палена, который входит последним:
- Ах, Пален! – восклицает он. - Какой страницей начинается моя история.
- Sire, - отвечает Пален, - ее следующие страницы о первой заставят забыть.
- Но, - вскрикивает Александр, - но, не полагаете ли вы, что не скажут, что это я, я - убийца моего отца?
- Sire, - говорит Пален, - думайте теперь лишь об одном…
- Боже мой! О чем, по-вашему, я должен думать, если не об отце?
- Подумайте, как сделать, чтобы вас признала армия.
- Но моя мать, но императрица! - кричит Александр. – Что станется с нею?
- Она в безопасности, - отвечает Пален; но, именем неба, не будем терять ни минуты.
- Что от меня требуется? - спрашивает Александр, неспособный к решениям, настолько он сломлен.
- Sire, - снова говорит Пален, - нужно теперь же идти со мной, потому что малейшее промедление чревато бедами, какие трудно себе представить.
- Делайте со мной, что хотите, - заключает Александр, я перед вами.
Тогда Пален затаскивает императора в экипаж, приготовленный, чтобы отправить Павла в крепость. Император садится в него с рыданиями; дверца захлопывается; Пален и Зубов встают на запятки вместо слуг, и экипаж, что несет новые судьбы России, в галопе устремляется к Зимнему дворцу в сопровождении двух батальонов гвардии. Бенингсен остается возле императрицы, потому что одно из последних указаний Александра касалось матери.
На площади Адмиралтейства Александр видит главные гвардейские полки.
- Император! Император! - кричат Пален и Зубов, показывая на Александра, которого везут.
- Император! Император! - скандируют два батальона эскорта.
- Да здравствует император! - разом откликаются все полки.
После этого бросаются к дверце экипажа, вытаскивают бледного осунувшегося Александра, увлекают с собой, несут на руках, наконец, и самоотверженно клянутся в верности, и это доказывает ему, что заговорщики, совершив преступление, исполнили лишь пожелание народа. Нужно же, чтобы, каким бы ни было желание отомстить за отца, он отказался от наказания убийц. А они разбежались по домам, не зная, что по отношению к ним решит император.
На следующий день императрица, в свою очередь, приготовилась присягнуть на верность своему сыну. По конституции империи, она должна была наследовать своему мужу, но, оценив чрезвычайность ситуации, она первая отказалась от своих прав на престол.
Хирург Ветт и врач Стофф, которым было поручено вскрытие, объявили, что император Павел умер от апоплексического удара; рана на щеке была получена при падении, когда его постигло несчастье. Тело было бальзамировано и на две недели выставлено на парадном ложе, у ступеней которого много раз совершал церемониал Александр; но ни разу он не поднялся и не сошел с них, когда бы видели его побледневшим или со слезами на глазах.
Мало-помалу заговорщики были удалены от двора: одни получили поручения, другие были причислены к полкам, дислоцированным в Сибири; оставался Пален, который сохранил за собой место военного губернатора Санкт-Петербурга и видеть которого новому императору стало равносильно угрызениям совести; поэтому он использовал первый же случай, какой представился, чтобы удалить Палена, в свою очередь.
Вот как это было.
Через несколько дней, после смерти Павла, один священник выставил икону, якобы переданную ему ангелом, внизу которой были начертаны следующие слова: «Господь покарает всех убийц Павла I». Извещенный, что у церкви, где выставлен чудотворный образ, толпится народ, и предвидя, что это способно повергнуть императора в неприятное расположение духа, Пален испросил позволения положить конец интригам священника, и Александр это разрешил. Священник, следовательно, был бит кнутом и среди мук заявил, что он действовал по приказу императрицы. В доказательство утверждал, что в ее молельне находится такой же образ, который ей принадлежит. В результате этого доноса, Пален велел открыть часовню императрицы и, действительно обнаружив там указанную икону, приказал ее изъять. Императрица справедливо усмотрела в этом изъятии оскорбление и потребовала от сына сатисфакции. Александр только и искал повод, чтобы отделаться от Палена и, очень стараясь не упустить случая, который представился, в ту же минуту поручил месье де Беклемишеву передать графу Палену императорский приказ - удалиться в свои владения.
